Виталий Диксон. СКАЗ ПРО ТВОРЦА КАЛАШНИКОВА

На московском Казанском вокзале образовалось событие...

Сидит однажды на скамье в зале ожидания авторский песельник, иначе бард, Калашников Виталий. Чего сидит, зачем и по какому случаю – даже помнить забыл, но всё равно сидит, чего-то дожидается, подрёмывает, – однако ушами, чуткими до всяких внешних мелодий, продолжает набираться жизненного опыта и музыка­льно-поэтических тем с вариациями.         

Слышит: мимо волокут пьяного гражданина – тема известная со множеством вариаций.           

Открывает глаза – видит: два здоровенных бугая в военной форме с полковничьими погонами препровождают гражданского старичка, воткнув ему в подмышки даже не руки свои, a вceгo лишь указательные пальцы, а старичок, действительно, под ве­сёлым градусом, и не то чтобы препровождается, нет, он даже как бы шутки шутит, словно дитё малое, он подгибает к животу но­ги и в таком висячем положении, в распальцовке бугайского со­провождения, типа задарма, не утруждаясь собственными ногами, путешествует в неизвестном направлении, да ещё и песенку по­визгивает голоском дребезжащим – про артиллеристов, которым Сталин дал приказ... – тема знакомая, вариация единая и неру­шимая, точно весь Советский Союз с Варшавским Договором про­тив агрессивного блока НАТО, а старичок легкомысленно-задири­стый, головёнка седая и пушистая, как одуванчик, дешёвый бо­лоньевый плащишко на нём зачехлён наглухо, под подбородок, лёгенькое фронтовое тело, может быть, неоднократно раненное или контуженное в боях за свободу и независимость нашей Роди­ны… бедный старик, за что боролся? чтобы вот так небрежно, двумя пальцами с боков, обращались с ветераном ВОВ, то есть Великой Отечественной Войны? нет уж, бугаи, вам этого не вый­дет! ветеран-вовик не заслужил, к тому же – свой брат, песельник...   

И встала обида во весь рост барда Калашникова Виталия на пути несправедливой русской тройки.

– Эй, вы, бугаи! – закричала обида голосом барда Калашнико­ва Виталия. – Чувырлы! Стойте и отвечайте: куда тащите заслу­женного гражданина старичка? За что? Требую немедленно осво­бодить героя от вас, сатрапы хлёбаные!      

Сатрапы остановились, переглянулись и в один момент, как-то так ловкенько, приземлили заступника рылом в пол с залом­ленными за спину руками.

Ещё пуще прежнего взвыла обида бардовским голосом!

А полковники говорят тихо, но выразительно и железным тоном:

– Не прыгай, парень, куда не надо. Как говорится в народ­ной мудрости, не е**т – не дёргайся. А старичок наш вовсе не старичок, а сам Калашников, гордость Рособоронэкспорта.   

– Это я Калашников! – кричит снизу вверх Калашников. – Не знаю, товарищи, никакого другого  экспорта!

Полковники потуже приручили барда и рявкнули:       

– Тих-ха! Не нарушать!

Известное дело, чем кончилось бы такое мероприятие, но тут в беседу вмешался сам старичок.                    

– Это ещё кто тут Калашников? Откудова такой самозванец? Это  я тут один Калашников,  которого весь мир в кажной дыре зна­ет! – провозгласил старичок и рванул на груди свой плащишко болоньевый, аж пуговички брызнули в стороны.

Глядит бард – глазам своим не верит: целый генерал перед ним висит, будто на вешалке, на полковничьих пальцах, на мундире всякие ордена-медали сверкают, а по штанам красные лампасы стекают до са­мого до низу, где, как можно заметить, то ли начинаются, то ли заканчиваются лазоревые кальсоны, импортные, с манжетиками.

– Это я тут настоящий Калашников! – возмущается нечаянный генерал, и полковники ставят его на собственные опоры. – Ноу хау!    

– Ни х** себе! – возмущается бард. – А я кто по-вашему? Лермонтов?

Вот так и познакомились – накоротке.           

И позвал бард генерала в гости – из вежливости, но без    особой надежды на взаимность.

Полковники записали в блокнотике адрес.

...Прошло некоторое время. И вот однажды жилплощадь барда гудела. Гудела уже примерно два дня и две ночи. В центре гуде­ния сидел Дима Дибров из Центрального Телевидения и врал, ка­кая у них там, на Центральном Телевидении, паскудная творчес­кая атмосфера.

В дверь позвонили.

Дверь открыли.  

       Вошёл военный человек с портфелем. Вынул из оного пакет с сургучными печатями и сказал голосом типа нотариуса или ещё какого-нибудь Риббентропа:              

– Лично в руки товарищу Калашникову Виталию.    

Калашникова Виталия разбудили и срочно поставили перед военным человеком.          

– Это вы? – спросил военный.

– Это я,  – ответил бард и даже как-то ссутулился от собст­венного последующего вопрошения: – А вы,  кажись, из военкомата? С повесткой? Так я невиноватый...        

– Я буду от генерала Калашникова Михаила Тимофеевича, – четко,  по-военному доложил военный. – Порученец по особо важным делам. Сo срочным и совершенно секретным пакетом. Пакет с приветом. Под личную роспись.

И тут бард завис в невесомости.

Буря бурлила в нём – вся в пене, вся в брызгах: запертая в телесной оболочке, в майке, в свитере – душа советского шам­панского! И все вокруг всё сразу поняли,  а Дима Дибров немедленно исчез из кресла. Потому что душа барда выстрелила, полу­чился салют с фейерверком, барда подбросило и плюхнуло в центр общественного внимания, интереса и любопытства.

– Присаживайтесь, господин посол, – сказал бард Калашников военному товарищу, закинув ногу на ногу.

– Никак нет, – ответил военный товарищ. – Не положено.

– Тогда может водочки?

– Стоя?

– Естественно, стоя, – сказал бард, и вся компания под ру­ководством свергнутого Димы Диброва поддержала барда, заплес­кав ладонями на манер цыганского хора: – Сто-я!  Сто-я!..

– Тогда уж ладно,  – произнёс посол,  принял поднесённый ста­кан,  ахнул содержимое одним махом и сказал: – Мне тут у вас нравится.

– Мне тоже, – ответил бард. – Бардель,  по-нашему.

– А я раньше думал, что бардель это всегда с девками...

– Ах, – вмешался Дима Дибров, – давайте оставим эту трепет­ную тему!

– Действительно, – сказал бард, с большой охотою раздирая пакет до внутреннего содержания.

Дима Дибров тут же сбоку любопытствует:

– И чего там пишут?

– Да мне многие пишут,  – охотно отмахивался бард от Димы. – Всякие маршалы,  разные трижды герои Советского Союза...

– Трижды?!  – ахнул Дима.

– Ну... А чего такого? И трижды, и дважды, и единожды... И что?

– Да ничто... И что? Так вот запросто?

– Да уж так вот, как придётся... Вы же видите? Наш автомат­ный генерал даже посылочку присылает...

– Неужели родственник?

Бард охотно не услышал вопроса и продолжил:

– Прямо беда мне с ним, совсем старик от рук отбился...

 В пакете имели место быть тетрадки. Много тетрадок: школь­ные,  ученические для разных классов, тонкие и толстые, в ли­неечку и в клеточку... Бард ворошил тетрадки: нет ли среди них ещё чего? Чего ещё не было.

Тем временем Дима Дибров полушёпотом распространял в бар­дельной компании непроверенную информацию из неизвестных исто­чников про генерального оружейника Калашникова: дескать, Миха­ил Тимофеевич фигурирует не только на просторах нашей родины, но он фигурирует в глобальном масштабе, даже, представьте се­бе,  на государственном флаге и национальном гербе африканского государства Мозамбик! точнее, не лично сам Михаил Тимофеевич фигурирует,  но – автомат Калашникова фигурирует, а это же всё равно что сам Михаил Тимофеевич фигурирует, собственной персо­ной... однако, может быть, источники врут, от зависти...

В тетрадках,  исписанных фиолетовыми чернилами, фигурирова­ли стишки – оборонная лирика, тема известная, со множеством вариаций, годы сороковые, пятидесятые, шестидесятые, семидеся­тые, восьмидесятые... И машинописный текст приложен – на фир­менном генеральском бланке с исходящим номером и с заключительным вопросом автоматного генерала:  может быть,  прилагаемые поэтические произведения надо где-нибудь на­печатать? между прочим, некоторые товарищи, как младшие по зва­нию и выслуге лет, так и старшие,  восхищаются и говорят про меня, что гений,  поэтому обращаюсь как поэт к поэту: зачем зарывать свой второй талант в землю?..

Бард Калашников хмыкнул: да уж, гений, если до самого Мозамбика добрался, это как бы Пушкин шиворот-навыворот,  но, с другой стороны, любому хоть русскому, хоть африканскому ду­раку ясно-понятно, что мир мало знает своих гениев, потому и проживает из века в век негениально, одни вон – аж до Мозам­бика, а другие не то что до Мозамбика,  а дальше московских вокзалов не распространяются и вообще всю свою творческую жизнь повёрнуты задницей к народу, вроде дири­жёров перед публикой, и это несправедливо, не честно, не по уму и не по понятиям, тут любое понятие как бы раздвояется, даже если корень у него один, как, например, у гения и джин­на, у которых от единокровного родства только и осталось, что оба связаны с бутылкой...    

– Разрешите идти? – обратился к барду военный посол типа фельдъегеря и полевой почты.

– Минуточку. Я тут черкну записочку, передадите Михаилу Ти­мофеевичу.

– Слушаюсь.      

«Уважаемый Михаил Тимофеевич! – написал бард. – С огром­ным вниманием к обороноспособности нашей Родины прочитал тетради Ваших сочинений. И вот что Вам скажу: Вашу поэзию упаси бог где-нибудь печатать и вообще кому-нибудь показывать. Не надо! Я, как патриот, дружески протестую! Ваши стишки чего-нибудь да подорвут! С Вас уже достаточно автоматов Калашникова, ти­ражи же ж у них немыслимые по всему миру! За сим здравия же­лаю. Бард Калашников».

Военному послу была вручена вышеупомянутая нота протеста. В двустороннем порядке барду была вручена двухлитровая бутыль водки «Калашников», на этикетке которой имелся портрет гене­рал-майора технических войск Михаила Тимофеевича.               

Бутыль была помещена на сувенирную полку в серванте и объявлена на весь бардель неприкосновенным запасом или, выра­жаясь по-военному, НЗ.

А потом в помещении снова чокались и пили. Правда, пили уже не так расхлябанно, как прежде, но – важно, со значением, строго и даже несколько угрюмо, как пьют бойцы после сражения, и точно так же строго и угрюмо пели ритуальные мужские песни, и тогда на компанейских лицах, упоённых до хоровой спелости, появлялись черты первобытного коммунизма, и пережитки капитализма, и родимые пятна светлого будущего, не омрачённого пох­мельем, но целиком и полностью посвящённого готовности к тру­ду и обороне во славу русского оружия за мир во всём мире...

Утром обнаружилось, что НЗ исчез.

...Прошло некоторое время. И вот снова сидит как-то одна­жды бард Калашников в зале ожидания Ярославского вокзала. По­дрёмывает. Но ушами, чуткими до внешних звуков, слушает звуки среды обитания,  в том числе и телеверещанье с вокзального  голубого экрана. И вдруг из телеящика попёрла дикторская речь о презентации выдающейся книги легендарного советского ору­жейника, славы нашей и гордости, и что эту нашу славу и гор­дость только что приняли в члены Союза писателей России...

Бард открыл глаз: точно – на экране светится Михаил Тимо­феевич, да ещё и улыбается...
 

Бард икнул, вздохнул, закрыл глаз и погрузился в экзистен­циализм. Да, именно в него и погрузился. Ибо дальше, больше и скоропостижней уже некуда, кроме как в него, в этот экзистенциализм. Потому что только в нем, в родимом, в этом простом, обыкновенном, обыденном и безыскусном русском словечке/понятии могут так безыскусно, обыденно, обыкновенно и просто уживаться и жизнерадостно побулькивать две легенды в одном стакане.

Виталий Диксон