www.deol.ru

Как-то в разговоре Андрей назвал себя "кухонным" человеком. Пожалуй, это действительно так. Слушая его песни, хочется замурлыкать: тихие, нежные, лиричные... Мало кто теперь так пишет. Ему 41 год, по образованию - художник, но рисует в последнее время только иллюстрации к своим книгам. В 1987 г. вошел в творческое объединение "Первый круг" и много ездил по стране вместе с Михаилом Кочетковым, Александром Мирзаяном, Владимиром Бережковым, Виктором Луферовым... После того как "Первый круг" перестал существовать, актерская жизнь сменилась чисто литературной: Андрей выпустил две книжки.
Когда-то в детстве он мечтал заниматься мультипликацией, да и сам, честно говоря, похож на героя из мультика - где-то между Ежиком в тумане и Домовенком Кузей. А может быть, его еще не нарисовали. Значит, все впереди...

- Андрей, с чего все началось?
- Некоторые начинали с КСП, ходили на слеты, а я где-то до канца семидесятых был уверен, что один сочиняю песни. Есть Окуджава, Высоцкий и я. Сфера общения была непроницаемая - в основном художники. Того, что происходило параллельно, почти никто не знал. В 1978 году появились кассеты, а началось все уже после армии: стали звать на концерты.
- Кого ты в то время любил слушать?
- Из постоянных привязанностей для меня первый - Окуджава. Остальных всех переживал по мере поступления. Все были любимые на какой-то отрезок времени. Больше и, наверное, дольше всего я любил тех, с кем потом и работал в "Первом круге": Мирзаяна, Луферова, Бережкова. Я и сейчас к ним так же отношусь. Острота переживаний, может быть, ушла, потому что знаю весь репертуар почти наизусть. Мы же проводили по 4 месяца в году буквально бок о бок, часто даже жили в одной комнате.
- Переживаешь кого-нибудь сейчас?
- Сейчас нет. Последнее, что было, - это Таллин 1988 года. Тогда появились Елена Казанцева и Елена Фролова. Но вот прошло 9 лет, и я не могу сказать, что открыл для себя что-то новое. Хотя стараюсь следить, упорно что-то выискиваю все время глазом и ухом. Может быть, что-то интересное и появлялось, но я это никак не зафиксировал.
- Получается, что сейчас мы переживаем упадок?
- Да. Я не знаю, с чем это связано, но в литературе сейчас есть отток. Может быть, такое воспитание, а может, появилась возможность реализовать себя в чем-то другом. В бизнесе, например.
- Но ведь одно не может заменить другое?
- Да, но нам-то просто деваться некуда было. Мы, когда начинали, знали, что реализация может быть только подпольным путем: самиздат, домашние концерты - настоящий андеграунд.
Можно было существовать в рамках полуофициального искусства, как Никитин, Кукин или Визбор. Это не ложь - просто склад таланта такого рода: вот вам лирика любовная, вот туристская песня, вот военная, не прикасаясь к кровоточащим ранам. И, пожалуйста, какая-то ниша все-таки могла быть...
Я всегда хотел и готовился жить в искусстве. Так или иначе. У меня никаких не было амбиций, претензий на какую-то другую деятельность. Но получилось так, что эта моя масса песен и стихов никак не пролезала в официальную щелку.
- Что тебя побудило писать стихи и песни?
- Я довольно-таки много читал и очень это любил. И помню, как-то во дворе ребята играли на гитарах (мне лет, наверное, восемь было), а я как завороженный следил за их игрой. Мне это дико понравилось, было очень необычно, и я все время ходил за ними, просто не отходил ни на шаг. ...Мой отец рисовал, таскал меня по выставкам, раз в месяц водил в Третьяковскую галерею или в Пушкинский музей. Он очень любил Пушкина, держал дома много поэтических книг.
- Что ты любишь читать сейчас?
- Особенных пристрастий нет, просто люблю читать. Читаю постоянно (раз в год) письма Пушкина. Но это не чтение, а что-то вроде психотерапии. Двадцать лет назад я мог бы тебе сказать, какая у меня любимая книга, потому что открывал все в первый раз. А сейчас я уже главные книги свои давно прочел и перечитал по третьему разу. Одна из них "Москва - Петушки" Венедикта Ерофеева. Теперь я один из немногих, кто читает современную литературу: "Новый мир", "Знамя", "Дружбу народов" - то, что называется толстыми журналами. Я знаю, что пишут и как пишут именно сейчас. Что-то останавливает, что-то - нет. В основном нет, конечно.
- Хорошо, а какая тебе нравится музыка?
- Густав Малер, например. Недавно Шостаковичу было 90 лет и проходило очень много концертов. Декабрьские вечера все были посвящены Шостаковичу, его исполняли лучшие мировые исполнители. И я наконец проникся. Раньше он казался мне каким-то квадратным, невротичным, а теперь наслушался и понял, что у него великий лирический дар вместе с сарказмом, гротеском... Но это из более-менее современного. А так: Шуман, Моцарт, Шуберт...
- Как ты относишься к тому, что авторская песня - это стихи, положенные на ритмическую основу (об этом говорил еще Владимир Высоцкий), а значит, музыка здесь на десятом месте?
- У кого как. Допустим, у Коли Якимова ее даже слишком много. Или у Мирзаяна что есть, так это музыка в первую очередь. Вообще авторская песня - это произведение, которое подразумевает второе, пятое, десятое прослушивание. Она уже перестает быть песней как таковой. Песня - это одноразовая вещь. Она летучая.
Есть же такой камерный жанр, как романс. Например, Свиридов на стихи, предположим, Пушкина. Стоит певица и поет. Эту музыку повторить невозможно на слух, в ней более развиты выразительные средства. В этом смысле и Мирзаян, и Якимов, и, может быть, еще человек пять отползают как раз к такому камерному, немножко замкнутому жанру. А есть более летучие, более повторяющиеся. А вообще же авторская песня или городской романс - это искусство не столько музыкальное, сколько интонационное. Значит, и стих, и музыка должны быть немножко нейтрализованы. Тогда и получается вздох. То есть опора идет на сердцебиенее, на вздох, на контакт. Как только умножается на сложное стихотворение - следишь не за сердечным состоянием или разговором, а за самим стихом: "Ого, какая метафора!.." Или, допустим, музыка увеличивается - то же самое. ...Это почти не свойственно ни для какого жанра, кроме романса, частично советской песни. Бернес, допустим, - это же не авторская песня, с одной стороны, а с другой стороны, он пел как нормальный человек. Вертинский тоже, но там есть манера. Хотя на самом деле у всех есть манера. Каждый развивает в себе некоторые голосовые странности, делает из своих дефектов художественные особенности и т.д. Все это можно расшифровать. Вот Окуджава поет как Шаляпин некоторые вещи, он по-старомосковски произносит "черныя", "дальныя"... Может быть он сам не замечает, но это так. И на этом опора художественного произведения. Это характерно вообще для любого разговорного искусства. Раньше не было такого определения, как исполнитель песен. Был певец, а исполнителя песен не было, и мы проходили как речевой жанр.
- Ты производишь впечатление человека слишком отрешенного и спокойного для этого времени. Как ты себя в нем чувствуешь?
- Что-то печатается, проходят какие-то концерты... Честно говоря, зависимость от вдохновения гораздо больше, чем любая другая зависимость. Поэтому я и рискнул своей собственной жизнью. Я имею в виду не только авторскую песню, потому что стихов пишу в десять раз больше. И прозу пишу. Для меня не важна никакая реклама. Реализация произошла в тот момент, когда я поставил точку. А все остальное придет либо не придет. Маяковский говорил: "не буду понят, что ж, пройду по родной стране стороной, как проходит косой дождь". Или поэт Иван Жданов: "наше дело сочинить стих, а потом уже уповать". Вот я и уповаю в меру своего терпения. Тем более что у меня довольно широкий диапазон в этой сфере. Это стихи для детей, стихи о детстве и просто стихи. Песни, проза, эссеистика...
- Как ты относишься к таким чисто современным явлениям, как, например, клуб "Гнездо глухаря"? Ведь несколько лет назад многие из бардов даже представить себе не могли, что будут петь перед публикой, которая выпивает и время от времени закусывает.
- Ничего, никому от этого не хуже.Тем более что, как ни странно, это не так. Было два концерта, в которых я участвовал. Первый раз Миша Кочетков попросил поиграть вторую гитару - там действительно весь обслуживающий персонал был несколько растерян: ходили, гремели кассой. И второй раз у меня был сольный концерт. Разбили на несколько отделений по полчаса. Да и публика оказалась довольно-таки тихая и воспитанная. На первом концерте неприятности были скорее со стороны официантов, а сейчас и они во время песни не ходят.
- То есть тебе нравится?
- Да, мне понравилось. Во-первых, кафе называется "Гнездо глухаря", и люди сразу понимают, куда они пришли и какого рода звуки им предстоит услышать. Мы ведь раньше и в лагерях строгого режима выступали. Но ничего хуже ПТУ где-нибудь на окраине Уфы я никогда в жизни не встречал. А московские школы - это такое безумие, что ты! Заключенные - ангелы по сравнению со школьниками.
- И все-таки, когда же ты чувствовал себя комфортнее: во времена домашних концертов и московских школ или сейчас, когда какой-никакой, а появился выход в нормальные залы к нормальной публике?
- ...Во времена домашних концертов были молодость и сила, можно было не спать ночами. А лучшее время тогда, когда пишется. Поэтому для меня сейчас лучшее время.
- У тебя бывали творческие кризисы?
- Как у всех - несколько раз в год.
Главное не то, что писалось или не писалось. Главное, что написалось. Важно, смогу ли я сейчас, спустя, предположим, десять лет, напечатать то, что написал тогда. Или же мне захочется с отвращением это смять и забыть поскорей. Так что совсем пустых годов у меня не было - хотя бы по 2-3 вещи оставалось.
- Как твой лирический герой относится к тебе?
- Он очень похож на меня, но не зеркально. Более сформулирован, что ли... Я-то, наверное, объемней. Любой человек целиком не фиксируется. А там какие-то вещи сформулированы и доведены. Вот, например, у меня в прозе лирического героя зовут Алеша. Я чувствую, что он Алеша. А если бы его звали Андрей, то он был бы уже немного другим.
Что такое лирический герой? Те качества, которые ему придаются в песне или в стихотворении, - это щель. Себя, ситуацию, весь мир нужно отодвинуть, чтобы на него посмотреть со стороны. Тут диалогические отношения. Он мне говорит - это ведь я изнутри стиха каким-то образом воздействую на себя, на свою жизнь. А с другой стороны - это мое дитя, которое я породил. И отношения у нас разные. Например, такие...

Я скажу тебе честно, сынок,
твой папаша - большая скотина.
По утрам он храпит, как сурок,
что уже, вероятно, противно.

Страшно жить с ним в квартире вдвоем:
он на кухне: как злобно он курит!
Ну, а если чуть что не по нем,
мрачно брови сердитые хмурит.

Выпьет чаю и сразу орать:
не шуметь, не сорить, не играть!
Брысь под лавку дрожащею мышкой
и сиди там с полезною книжкой.

Все всегда ему вечно не то,
недоволен, небрит и невесел...
Но вот, кстати, за что только что
он тебе подзатыльник отвесил?

Ни за что. Ты горюешь один,
от обиды слезу проливая,
потому что твой папа - кретин.
Вон он бродит, судьбу проклиная.

Он теперь, впрочем, как и всегда,
рвет на лысине горькой седины
и, зубами скрепя от стыда,
сам себя называет скотиной.

И дает себе страшный зарок
и раскаяньем дух сокрушает.
И вот так будет с каждым, сынок, -
с тем, кто маленьких (гад!) обижает.
 
 

Полосу подготовила
Лада ШАТУН