Между прочим, одно из самых сильных моих впечатлений - Юлий Ким. То есть каков он был на подмостках Парижа. Самая густая песня ведь была Ч него. Какой ни на есть парижский слушатель должен был еще продраться через густоту эту - так вот, сладостно было взять за руку этого «парижанина», помогая ему расслышать и расслушать... Чуть нажал наш Ким, чуть выпятил грудь, чуть притопнул ногой - «ну, ребята: все, ребята». Вот и каскад аплодисментов, и самый неискушенный, хоть и парижский, слушатель кинулся за мной - за. давним и ревнивым болельщиком: хлопать, хлопать...

В паузе между песнями с яруса сорвался надтреснутый голос со слабым французским акцентом: «Хочу спросить у г, Кима, смог бы он спеть свой Белогвардейский марш моему отцу. лейбгвардии поручику?» Наш Ким с удовольствием откликнулся: «Конечно, конечно!» С растерянным «спасибо» голос ретировался, а ведь в общем-то вопрос был «на засыпку»...

Итак, Дни русской песни в Париже (у нас в стране эту песню называют авторской). Театр «Одеон» - да, да, да. Сергей и Татьяна Никитины, Юлий Ким и автор этих строк. Захворал и не поехал с нами Б. Ш. Окуджава, автор идеи и инициатор всей поездки. И вот стоим вчетвером на сцене «Одеона», и за спиной у нас сумерки чеховской «Чайки», премьеру которой здесь играли вчера.

Не буду привирать: было и волнение. Ну ведь Париж все-таки) Выбирали, советуясь друг с другом, два основных вида песен: самые прозрачные и самые игровые. Очень рельефно прозвучала былина «Илья» на стихи Чухонцева, которую спел Никитин.

«В белом платье, с причудливым бантом» - томно протянул Юлий Черсанович и... вызвал бурную реакцию на строки «задыхаясь, шептал он: «Зизи»... Выяснилось, что ласковый французский язык это словцо вкладывает особо интимный смысл.

Все спрашивают нас: сколько же было на концерте русских? Отвечаю: по нашим подсчетам, около трети зала. Все спрашивают: а как же текст-то, в смысл-то? Отвечаю: перед песней несколько ключевых фраз по-французски давал переводчик. Все спрашивают: кто первый-то вышел и спел что-либо? Отвечаю: я. Немножко было себя жалко в качестве первого палена на растопку, но в общем, ничего, «Не пускайте поэта в Париж, не пускайте...» Вот и допелась.

А ведь были еще почти две недели, и город Лилль, и Париж снова, и концерт в университете - единственный, где мы отказались от всяческого перевода. Само собой, все повышалась степень нашей внутренней слаженности (она же - внешняя раскованность). Наши «три театра в одном спектакле» работали уже уверенно. Все уже выучили вс» слова и подпевали друг другу. Все песни зазвучали в инструментальной обработке С. Никитина, Сравнительно дружное четырехголосие заключало концерт окуджавским «тем более что жизнь короткая такая!»... Ну вот. Вроде мы и там не лишние. Выходят наши стихи, продаются пластинки.

Два существенных момента опускаю: о красотах Парижа рассказывать неприлично, а о милейших людях, которых принято называть политическими эмигрантами, - непривычно, пока... Стало быть - о песне. Залы наши были полны. Примерно то же встречало нас и в ноябре прошлого года в Польше, и в январе этого года в ФРГ. В сущности, это наши первые профессиональные вылазки за рубеж. Из всего видно: ручная работа в цене. Безыскусность - тоже. Художник, выходящий к людям в одиночку, безоружный, ничем не декорированный, - ценность, и немалая.

Вероника ДОЛИНА
«Литературная газета», март 1989 г.