![[info]](http://p-stat.livejournal.com/img/userinfo.gif){kind=small}
Итак, последняя "концептуальная"
глава книги "Произвольная
космонавтика. Время
колокольчиков, version 2.0".
Герой - Зоя Ященко, лидер группы
"Белая гвардия". Дальше будут
"приложения" - Ермен Анти и
Умка. Ну и, может, какие-то
материалы, по разным причинам не
вошедшие в "...космонавтику",
так что даже не знаю, стоит ли
их публиковать. Там про
Арефьеву, Желанную и Комарова.
На очереди фрагменты книг
"Беседы с Арбениным" и "Рок
вокруг Рязани".
Нам и не снилось
Передо мною лежит стопка кассет с чёрно-белыми вкладышами студии «Остров», выведенными чёрт знает на каком принтере: «Белая гвардия 1, 2, 3, 4, 5...» Я знаю, что на обложке нижней, – той, что с цифиркой «1» и заглавием «Сенти-ментальный рок», – грустная девчонка обхватила руками голову и взгляд её стремится куда-то в мечтательную бесконечность, – детская совсем поза, в советских фильмах школьницы за партами так сидят, когда задумаются. И даже переслушивать необязательно, чтобы представить записанное на кассете, – достаточно названий: «Белая гвардия», «Попрошайка», «Девочка», «Посвящение Колчаку», «Подросток»... Юная дочка расстрелянного белого офицера вышла на улицы послереволюционной Москвы, чтобы петь неоформившимся голоском тоскливые песни. Не с целью разжалобить убийц, равнодушно проходящих мимо пыльной шляпы с бесполезной мелочью и двумя картофелинами на дне, – от голода, конечно, а ещё – от смутного ожидания встречи себе подобных, кто тоже готов бежать, – всё равно куда, лишь бы там меньше грабили и убивали... Где-то сбоку сноска: «Зоя Ященко и Олег Заливако – Песни. 1988-1992». До шестнадцати и старше, первые опыты самовыражения.
Уже с кассеты за номером «2» интонации меняются. Не утративший угловатого очарования подросток всё чаще оборачивается взрослой женщиной: проницательной, остроумной, уверенной в себе.
Если не хочешь в стране никаких революций,
то не смотри на меня вызывающе так.
Или вот ещё:
Ты громогласно цитируешь русских поэтов,
Ты не заводишь в квартире ненужных вещей.
Я бы, пожалуй, тебя полюбила такого,
Если бы некого было любить вообще.
Инфантильность вымывается из голоса, он становится прозрачен как родниковая вода, – редкий случай, когда песни Автора можно слушать фоном, не особенно вникая в слова, – Зоин вокал на уровне чистого звука конкурирует с любым музыкальным инструментом. А ностальгию по отжившему прошлому сменяет боль за уходящее в небытие настоящее, – тот самый мир, откуда выросли и где органично существуют пахмутовская «Нежность», крылатовское «Прекрасное далёко», фильмы Захарова и Данелии, и много чего ещё хорошего и разного...
Собственно, тот второй альбом, 1993 года, остаётся у меня самым любимым в творчестве «Белой гвардии». Хотя первоначальное изумление давно стёрлось за обыденностью десятого прослушивания, и творчество Зои стало ещё одним кирпичиком в стенах Храма Культуры, который строят на твоих глазах люди одинаково близкие и дорогие, независимо от наличия и близости знакомства.
Мир вокруг изменился стремительно. По меткому определению Пелевина, после отлёта в нирвану прежнего нашего государства главным образом построения капитализма в России стала обезьяна на джипе. Повзрослевшая на излете преднирванной медитации, называемой перестройкой, Зоя так глубоко прониклась буддийскими мотивами русской истории, что любые попытки реальности поколебать её максимализм – безуспешны. В отличие от пелевинского героя, свой талант к версификации она использует в измерениях, свободных от присутствия джипов и обезьян.
И мёд покажется горше соли,
Слеза – полыни степной не слаще.
И я не знаю сильнее боли,
Чем быть живым среди многих спящих.
Она так и осталась жить в этом вынесенном из детства раю, откуда все наши инфернальные расклады кажутся не более чем трещинкой в земле и полностью в неё помещаются. А уж когда съездила в Индию... При прослушивании последнего альбома «Белой гвардии» возникло труднопреодолимое желание включить туда бонус-треком романс Алексея Рыбникова на стихи Тагора из фильма «Вам и не снилось», – думаю, самый космический из наших композиторов не воспротивился бы соседству.
Мой голос качает тебя на волнах и призывает вернуться.
Уставшие рыбы бьются о днище, предчувствуя берег.
Солнце садится тебе на корму, и ты налегаешь на вёсла,
чтобы успеть подарить мне новый закат...
В лодке твоей – новый закат.
Ночь будет нежной в лодке твоей...
в лодке твоей...
И мелодия удивительно похожа… Короче, спасибо тебе, Зоя, что была, есть и, надеюсь, долго ещё останешься сталкером, позволяющим совершать на крылатых качелях большое космическое путешествие в прекрасное далёко, где водятся волшебники, – прогулку в собственное детство, свет которого будоражит воображение по ночам, только сны почему-то запоминаются не все. Ты счастливая, Зоя, потому что никогда со своим детством не расстанешься. Нам такое и не снилось...
2002 г.
Зоя Ященко – проводник силы, таскающей за волосы
- Как получилось, что ты стала писать песни, которые не укладываются ни в поэтику рока, ни в поэтику авторской песни, ни в поэтику романса – вообще никуда?
- Я думаю, что каждый человек пишет так, как он слышит. Это вообще единственный способ писать что-то своё. Помнишь песенку Окуджавы: «Каждый пишет, как он слышит...»? Если ты хочешь подражать кому-то, тогда важно знать законы жанра, чтобы не выбиваться за рамки. У меня другой принцип: чем меньше правил, тем больше шансов стать исключением. Так интереснее живется. Никогда не знаешь, куда тебя кривая вывезет. Было время, меня очень интересовала индийская музыка, теперь вот делаем новую программу, появились какие-то старославянские мотивы. Всё как в жизни. Сегодня я в Москве, завтра в Питере, а послезавтра в Катманду, и у меня совсем другие ощущения, стало быть, и песни пишутся совсем другие. Если же я буду постоянно держать в голове, что мне нужно соответствовать чьим-то представлениям, например, о бардовской песне, я буду себя ограничивать. Скучно это.
Кроме того, многие пишущие люди считают, что они – только проводники, что некая сила (можно называть её Богом, или Абсолютом, или Великим Ничто, кому как нравится) передаёт через них свою информацию. Я тоже больше проводник. Иногда это состояние посещает тебя независимо от желания, а иногда ты сам выходишь навстречу и ищешь «свидания» с ним. Насколько ты «зрелый» человек в широком смысле слова, настолько «зрелы» твои сочинения, ровно столько тебе сейчас можно доверить информации. Я думаю, что Абсолюту всё равно, как меня назвать: бардом, рокером или «исключением из правил», – лишь бы мысли были верные и поменьше вранья. Ему даже всё равно, женщина я или мужчина. А мне и это кажется рамками. В юности я очень переживала, что родилась женщиной, и значит, мне не удастся познать очень многие вещи, доступные противоположному полу. Однажды в университете я написала одну работу и умышленно не подписала свою фамилию. Зачитывая её на семинарских занятиях, мой преподаватель был несколько обескуражен: «Совершенно непонятно, кем написано, – мужчиной или женщиной». Он считал, что так не должно быть. А я сидела и ликовала: наконец-то мне удалось разрушить хотя бы один стереотип. Сразу почувствовала себя свободнее.
– Почему «Белая гвардия»? От Булгакова или чтобы сокращение было, как у Гребенщикова?
– О том, что сокращение похоже на Гребенщикова, я узнала лет пять назад, он сам мне сказал. Раньше мне это в голову не приходило. Мне часто говорили, что название плохое, его надо менять, и однажды я поделилась своими сомнениями в присутствии Бориса Борисовича, на что он отреагировал примерно так: «Белая гвардия» – по-моему, классное название. Кстати, как будет сокращённо? Ага, «БГ»... Почти что Бог... Не надо менять». Скажу честно, мне очень понравился такой поворот мысли. Если я поняла его правильно, он имел в виду, что это название не случайное, оно Богом данное. И действительно взялось как будто из ниоткуда. Никто его не сидел, не придумывал, взяли первую строчку из самой известной песни... Думали, что временно, потом подберём что-нибудь покрасивее. Да так и живём. Сейчас даже представить себе не могу нашу группу с другим названием. А чем лучше название «Машина времени», почему оно ни у кого вопросов не вызывает?
– У меня вызывает. Оно тоже дублирует название классического литературного произведения.
– Ну, тогда «Ногу свело» или тот же «Аквариум» – почему люди захотели так называться? Разве это имеет значение? Но я всегда готова к вопросу о названии, и всегда отвечаю по-разному. Сейчас мне нравится такая версия. Есть прекрасная Белая Богиня (греки её называют Музой, славяне – Поэзией), а «Белая гвардия» – гвардия, которая служит Белой Богине.
– Несмотря на одинаковое сокращение, с Гребенщиковым не особенно путают, значит, больше тебя всё-таки слушают поклонники авторской песни. К тому же, насколько я знаю, вы были лауреатами Грушинского фестиваля. Как вас там встретили?
– Первый раз мы поехали на Грушинский фестиваль в 1993 году, тогда же стали лауреатами. Я даже и не знала на тот момент, какие ещё могут быть фестивали, форумы и аудитории, куда можно податься с тем, что делаешь. Да и сейчас не знаю. Для меня было совершенно очевидно, что наши песни – не рок, а поскольку начиналось всё с песен под гитару, то было формально похоже на авторскую песню. Хотя нам и дали лауреатство, на самом деле нас там приняла только публика, но не приняли организаторы. Мы привезли с собой самодельные колонки, сели на поляне, подключили микрофоны, которые жутко фонили, и открыли свой локальный фестиваль. До нас года за два так поступила группа «Последний шанс», это была их идея. Суть идеи примерно такая: мы ребята не «местные», ну не барды мы, но тоже кое-что умеем. А вдруг ещё кому-то понравится? К концу фестиваля группу «Последний шанс» знали все, и даже до членов жюри дошли вибрации. А если бы они пошли на все эти туры и прослушивания, их бы завернули ещё на первом этапе, потому что не вписывались в рамки жанра. Мы только повторили их подвиг. И членам жюри ничего не оставалось, как внять гласу народа и выпустить нас на «Гитару». Но на этом наш праздник жизни и закончился. Народ народом, а иерархия – она и в Африке иерархия. В этом плане Грушинский ничем не отличается от других социальных структур, и творчество играет там самую последнюю, очень маленькую роль... Каждое лето мы приезжали туда своим ходом с рюкзаками «выше крыши», с новыми альбомами и новыми надеждами, а администрация делала вид, что нас нет. Только на «тольяттинской» эстраде ребята всегда давали нам возможность выступить, и я им очень за это благодарна. Прошло восемь лет, прежде чем «Белую гвардию» пригласили на Грушинский фестиваль официально. Вообще в 2002 году над Жигулёвскими горами неожиданно подули какие-то благостные ветры перемен. На «Гитару» вышел не-бард Юрий Шевчук, и вся «гора» тысячеголосым хором пела его не-бардовские песни.
– Почти все твои песни несут подчеркнуто позитивный заряд, нет песен депрессивных. Это напрямую соотносится с мироощущением или ты просто выбраковываешь «чернуху»?
– То есть, вру ли я? Живём-то мы все плохо, это понятно, жизнь оказалась куда более кусачей, чем представлялось в детстве, а песни у меня такие, как будто я ничего этого не замечаю, так? Тогда нужно говорить о том, как я вообще воспринимаю мир (не социум, подчеркиваю, а космический мир, в котором живу). Он лучше, чем любая самая замечательная, самая светлая песня, написанная самым гениальным композитором. Просто мы не умеем увидеть это, мы так заняты своими мелкими повседневными проблемами...
Когда я погружаюсь в одну из реальностей, где нужно клеить обои, варить суп, стоять в очереди в ЖЭКе, тут, конечно, настроения бывают разные. Но о ЖЭКе что-то песен писать не хочется... Пусть об этом пишут сатирики, это их тема. Меня больше притягивают другие реальности – мир эзотерической музыки, мир восточных религий, мир литературы, мир путешествий... Все эти «миры» помогают мне справляться с житейскими трудностями.
Есть, правда, одно недоразумение, связанное с тем, как меня воспринимают другие. Я часто замечаю, когда сталкиваюсь со своими поклонниками где-нибудь вне концертов, – от меня ждут чего-то невероятного, я должна быть похожа на девушку-ангела, взлетающую в небо на шёлковых простынях, как у Маркеса. Даже когда я стою у плиты, у меня должны быть крылья за спиной, и вообще всё должно быть совершенно не так, как у других. А ты точно так же страдаешь, у тебя так же болит душа, когда ты теряешь близких... Но вся эта боль, преломляясь, уходит в свет. Это моё ощущение поэзии, и в этом, как мне кажется, её назначение.
– Музыка «Белой гвардии» похожа на лучшие образцы советской киномузыки, особенно детской, – Гладкова, Зацепина, Крылатова, Минкова, Рыбникова. Не хочется попробовать написать музыку для кино?
– Думаю, не получится, потому что никогда не получалось ни одной вещи на заказ. Чаще всего я пишу музыку одновременно со стихами, то есть она как бы изначально заложена в структуре стихотворения, я её всегда слышу. Песня, как правило, приходит вся целиком. А вот сочинить музыку на чьи-то стихи у меня никогда не получалось.
– А если бы не было литературных способностей?
– Я занималась бы чем-то другим. Все же по-разному слушают и песни, и музыку. Слушая Стинга, например, или Сюзанну Вегу, я сразу загораюсь желанием найти тексты. Музыканты группы воспринимают всё совершенно иначе. Лёша-басист слушает бас, Паша-флейтист слушает флейту, он весь в этом. А у Димы мышление аранжировщика, он слышит совсем другие вещи – паузы ему нравятся, например. А я, если бы поняла, что не могу нормально срифмовать две строчки, то ничего бы не писала, потому что для меня именно тексты очень важны.
– С чем связаны индийские мотивы в твоих песнях?
– С большой любовью к Индии. Однажды я чудом туда попала, и эта страна сильно сдвинула «точку сборки» в моей голове, во мне многое изменилось. Сначала я только читала, и многие книги «указывали» мне на Восток. Например, философские статьи графа Льва Толстого, который очень интересовался Индией (в его яснополянской библиотеке насчитывается до ста материалов на эту тему). Я читала дневники Рериха, смотрела его картины, и мне хотелось своими глазами увидеть эти горы, так называемые «места силы», где берут начало все светлые энергии, ведь Индия и её Гималаи – это энергетический центр планеты. Я полюбила эту страну, там со мной происходили различные чудесные вещи, меня неимоверно туда тянет. Думаю, что в скором времени снова поеду, там тепло...
– Кто придумал определение «Сенти-Ментальный Рок»?
– Определение придумал Олег Заливако, бывший солист «Белой гвардии», в совершенно другую эпоху существования группы. Это был ответ журналистам на вопрос, в каком стиле мы играем. Он сказал: «Наш стиль называется Сенти-Ментальный Рок»: сенти – это от чувства, ментальный – это от ума, рок – это судьба, их сочетание – Инь и Ян, мужское и женское начало...» Но на самом деле это была просто шутка в духе Сальвадора Дали, который любил играть в слова.
– Что нового?
– Записали альбом «Другие острова». Чем он отличается от предыдущих – не знаю; скорее, это их продолжение. Всегда, в каждом альбоме есть центральная песня, ради которой и стоит его записывать. В «Других островах» это песня «Маково поле». Она так необычна для меня. Как будто слова идут поперёк музыки, а музыка – поперёк голоса, всё абсолютно аритмично. Да и Маково поле – такое место, которого нет на топографической карте. Оно есть в другом, более тонком мире, там встречаются души людей, которые когда-то любили друг друга. Эти люди уже расстались, но когда они вспоминают друг друга, их души попадают на то самое поле, где растут красные маки, высокие, как бамбук...
- В основном твои песни – среднего темпа, достаточно медитативны. Ты не пробовала писать более ритмичные вещи или, наоборот, более медленные? Рок-н-ролл или блюз, например?
– Это снова к вопросу, почему я пишу именно так. Не знаю. Песня – это вообще медитация. И по тому, как она делается, и по тому, как она поется. Иногда ты находишься в таком состоянии, что если бы не пел, – лежал бы и умирал оттого, что тебе плохо. Начинаешь петь, и какая-то сила тебя за волосы поднимает из глубокой бездны. И очень хочется насовсем остаться в этой точке подъёма. А когда концерт кончается – опускаешься, садишься в троллейбус... Очень ощутимо, как теряешь это состояние. Но постоянно в нём могут находиться, наверное, только йоги и святые.
2003 г.
Нам и не снилось
Передо мною лежит стопка кассет с чёрно-белыми вкладышами студии «Остров», выведенными чёрт знает на каком принтере: «Белая гвардия 1, 2, 3, 4, 5...» Я знаю, что на обложке нижней, – той, что с цифиркой «1» и заглавием «Сенти-ментальный рок», – грустная девчонка обхватила руками голову и взгляд её стремится куда-то в мечтательную бесконечность, – детская совсем поза, в советских фильмах школьницы за партами так сидят, когда задумаются. И даже переслушивать необязательно, чтобы представить записанное на кассете, – достаточно названий: «Белая гвардия», «Попрошайка», «Девочка», «Посвящение Колчаку», «Подросток»... Юная дочка расстрелянного белого офицера вышла на улицы послереволюционной Москвы, чтобы петь неоформившимся голоском тоскливые песни. Не с целью разжалобить убийц, равнодушно проходящих мимо пыльной шляпы с бесполезной мелочью и двумя картофелинами на дне, – от голода, конечно, а ещё – от смутного ожидания встречи себе подобных, кто тоже готов бежать, – всё равно куда, лишь бы там меньше грабили и убивали... Где-то сбоку сноска: «Зоя Ященко и Олег Заливако – Песни. 1988-1992». До шестнадцати и старше, первые опыты самовыражения.
Уже с кассеты за номером «2» интонации меняются. Не утративший угловатого очарования подросток всё чаще оборачивается взрослой женщиной: проницательной, остроумной, уверенной в себе.
Если не хочешь в стране никаких революций,
то не смотри на меня вызывающе так.
Или вот ещё:
Ты громогласно цитируешь русских поэтов,
Ты не заводишь в квартире ненужных вещей.
Я бы, пожалуй, тебя полюбила такого,
Если бы некого было любить вообще.
Инфантильность вымывается из голоса, он становится прозрачен как родниковая вода, – редкий случай, когда песни Автора можно слушать фоном, не особенно вникая в слова, – Зоин вокал на уровне чистого звука конкурирует с любым музыкальным инструментом. А ностальгию по отжившему прошлому сменяет боль за уходящее в небытие настоящее, – тот самый мир, откуда выросли и где органично существуют пахмутовская «Нежность», крылатовское «Прекрасное далёко», фильмы Захарова и Данелии, и много чего ещё хорошего и разного...
Собственно, тот второй альбом, 1993 года, остаётся у меня самым любимым в творчестве «Белой гвардии». Хотя первоначальное изумление давно стёрлось за обыденностью десятого прослушивания, и творчество Зои стало ещё одним кирпичиком в стенах Храма Культуры, который строят на твоих глазах люди одинаково близкие и дорогие, независимо от наличия и близости знакомства.
Мир вокруг изменился стремительно. По меткому определению Пелевина, после отлёта в нирвану прежнего нашего государства главным образом построения капитализма в России стала обезьяна на джипе. Повзрослевшая на излете преднирванной медитации, называемой перестройкой, Зоя так глубоко прониклась буддийскими мотивами русской истории, что любые попытки реальности поколебать её максимализм – безуспешны. В отличие от пелевинского героя, свой талант к версификации она использует в измерениях, свободных от присутствия джипов и обезьян.
И мёд покажется горше соли,
Слеза – полыни степной не слаще.
И я не знаю сильнее боли,
Чем быть живым среди многих спящих.
Она так и осталась жить в этом вынесенном из детства раю, откуда все наши инфернальные расклады кажутся не более чем трещинкой в земле и полностью в неё помещаются. А уж когда съездила в Индию... При прослушивании последнего альбома «Белой гвардии» возникло труднопреодолимое желание включить туда бонус-треком романс Алексея Рыбникова на стихи Тагора из фильма «Вам и не снилось», – думаю, самый космический из наших композиторов не воспротивился бы соседству.
Мой голос качает тебя на волнах и призывает вернуться.
Уставшие рыбы бьются о днище, предчувствуя берег.
Солнце садится тебе на корму, и ты налегаешь на вёсла,
чтобы успеть подарить мне новый закат...
В лодке твоей – новый закат.
Ночь будет нежной в лодке твоей...
в лодке твоей...
И мелодия удивительно похожа… Короче, спасибо тебе, Зоя, что была, есть и, надеюсь, долго ещё останешься сталкером, позволяющим совершать на крылатых качелях большое космическое путешествие в прекрасное далёко, где водятся волшебники, – прогулку в собственное детство, свет которого будоражит воображение по ночам, только сны почему-то запоминаются не все. Ты счастливая, Зоя, потому что никогда со своим детством не расстанешься. Нам такое и не снилось...
2002 г.
Зоя Ященко – проводник силы, таскающей за волосы
- Как получилось, что ты стала писать песни, которые не укладываются ни в поэтику рока, ни в поэтику авторской песни, ни в поэтику романса – вообще никуда?
- Я думаю, что каждый человек пишет так, как он слышит. Это вообще единственный способ писать что-то своё. Помнишь песенку Окуджавы: «Каждый пишет, как он слышит...»? Если ты хочешь подражать кому-то, тогда важно знать законы жанра, чтобы не выбиваться за рамки. У меня другой принцип: чем меньше правил, тем больше шансов стать исключением. Так интереснее живется. Никогда не знаешь, куда тебя кривая вывезет. Было время, меня очень интересовала индийская музыка, теперь вот делаем новую программу, появились какие-то старославянские мотивы. Всё как в жизни. Сегодня я в Москве, завтра в Питере, а послезавтра в Катманду, и у меня совсем другие ощущения, стало быть, и песни пишутся совсем другие. Если же я буду постоянно держать в голове, что мне нужно соответствовать чьим-то представлениям, например, о бардовской песне, я буду себя ограничивать. Скучно это.
Кроме того, многие пишущие люди считают, что они – только проводники, что некая сила (можно называть её Богом, или Абсолютом, или Великим Ничто, кому как нравится) передаёт через них свою информацию. Я тоже больше проводник. Иногда это состояние посещает тебя независимо от желания, а иногда ты сам выходишь навстречу и ищешь «свидания» с ним. Насколько ты «зрелый» человек в широком смысле слова, настолько «зрелы» твои сочинения, ровно столько тебе сейчас можно доверить информации. Я думаю, что Абсолюту всё равно, как меня назвать: бардом, рокером или «исключением из правил», – лишь бы мысли были верные и поменьше вранья. Ему даже всё равно, женщина я или мужчина. А мне и это кажется рамками. В юности я очень переживала, что родилась женщиной, и значит, мне не удастся познать очень многие вещи, доступные противоположному полу. Однажды в университете я написала одну работу и умышленно не подписала свою фамилию. Зачитывая её на семинарских занятиях, мой преподаватель был несколько обескуражен: «Совершенно непонятно, кем написано, – мужчиной или женщиной». Он считал, что так не должно быть. А я сидела и ликовала: наконец-то мне удалось разрушить хотя бы один стереотип. Сразу почувствовала себя свободнее.
– Почему «Белая гвардия»? От Булгакова или чтобы сокращение было, как у Гребенщикова?
– О том, что сокращение похоже на Гребенщикова, я узнала лет пять назад, он сам мне сказал. Раньше мне это в голову не приходило. Мне часто говорили, что название плохое, его надо менять, и однажды я поделилась своими сомнениями в присутствии Бориса Борисовича, на что он отреагировал примерно так: «Белая гвардия» – по-моему, классное название. Кстати, как будет сокращённо? Ага, «БГ»... Почти что Бог... Не надо менять». Скажу честно, мне очень понравился такой поворот мысли. Если я поняла его правильно, он имел в виду, что это название не случайное, оно Богом данное. И действительно взялось как будто из ниоткуда. Никто его не сидел, не придумывал, взяли первую строчку из самой известной песни... Думали, что временно, потом подберём что-нибудь покрасивее. Да так и живём. Сейчас даже представить себе не могу нашу группу с другим названием. А чем лучше название «Машина времени», почему оно ни у кого вопросов не вызывает?
– У меня вызывает. Оно тоже дублирует название классического литературного произведения.
– Ну, тогда «Ногу свело» или тот же «Аквариум» – почему люди захотели так называться? Разве это имеет значение? Но я всегда готова к вопросу о названии, и всегда отвечаю по-разному. Сейчас мне нравится такая версия. Есть прекрасная Белая Богиня (греки её называют Музой, славяне – Поэзией), а «Белая гвардия» – гвардия, которая служит Белой Богине.
– Несмотря на одинаковое сокращение, с Гребенщиковым не особенно путают, значит, больше тебя всё-таки слушают поклонники авторской песни. К тому же, насколько я знаю, вы были лауреатами Грушинского фестиваля. Как вас там встретили?
– Первый раз мы поехали на Грушинский фестиваль в 1993 году, тогда же стали лауреатами. Я даже и не знала на тот момент, какие ещё могут быть фестивали, форумы и аудитории, куда можно податься с тем, что делаешь. Да и сейчас не знаю. Для меня было совершенно очевидно, что наши песни – не рок, а поскольку начиналось всё с песен под гитару, то было формально похоже на авторскую песню. Хотя нам и дали лауреатство, на самом деле нас там приняла только публика, но не приняли организаторы. Мы привезли с собой самодельные колонки, сели на поляне, подключили микрофоны, которые жутко фонили, и открыли свой локальный фестиваль. До нас года за два так поступила группа «Последний шанс», это была их идея. Суть идеи примерно такая: мы ребята не «местные», ну не барды мы, но тоже кое-что умеем. А вдруг ещё кому-то понравится? К концу фестиваля группу «Последний шанс» знали все, и даже до членов жюри дошли вибрации. А если бы они пошли на все эти туры и прослушивания, их бы завернули ещё на первом этапе, потому что не вписывались в рамки жанра. Мы только повторили их подвиг. И членам жюри ничего не оставалось, как внять гласу народа и выпустить нас на «Гитару». Но на этом наш праздник жизни и закончился. Народ народом, а иерархия – она и в Африке иерархия. В этом плане Грушинский ничем не отличается от других социальных структур, и творчество играет там самую последнюю, очень маленькую роль... Каждое лето мы приезжали туда своим ходом с рюкзаками «выше крыши», с новыми альбомами и новыми надеждами, а администрация делала вид, что нас нет. Только на «тольяттинской» эстраде ребята всегда давали нам возможность выступить, и я им очень за это благодарна. Прошло восемь лет, прежде чем «Белую гвардию» пригласили на Грушинский фестиваль официально. Вообще в 2002 году над Жигулёвскими горами неожиданно подули какие-то благостные ветры перемен. На «Гитару» вышел не-бард Юрий Шевчук, и вся «гора» тысячеголосым хором пела его не-бардовские песни.
– Почти все твои песни несут подчеркнуто позитивный заряд, нет песен депрессивных. Это напрямую соотносится с мироощущением или ты просто выбраковываешь «чернуху»?
– То есть, вру ли я? Живём-то мы все плохо, это понятно, жизнь оказалась куда более кусачей, чем представлялось в детстве, а песни у меня такие, как будто я ничего этого не замечаю, так? Тогда нужно говорить о том, как я вообще воспринимаю мир (не социум, подчеркиваю, а космический мир, в котором живу). Он лучше, чем любая самая замечательная, самая светлая песня, написанная самым гениальным композитором. Просто мы не умеем увидеть это, мы так заняты своими мелкими повседневными проблемами...
Когда я погружаюсь в одну из реальностей, где нужно клеить обои, варить суп, стоять в очереди в ЖЭКе, тут, конечно, настроения бывают разные. Но о ЖЭКе что-то песен писать не хочется... Пусть об этом пишут сатирики, это их тема. Меня больше притягивают другие реальности – мир эзотерической музыки, мир восточных религий, мир литературы, мир путешествий... Все эти «миры» помогают мне справляться с житейскими трудностями.
Есть, правда, одно недоразумение, связанное с тем, как меня воспринимают другие. Я часто замечаю, когда сталкиваюсь со своими поклонниками где-нибудь вне концертов, – от меня ждут чего-то невероятного, я должна быть похожа на девушку-ангела, взлетающую в небо на шёлковых простынях, как у Маркеса. Даже когда я стою у плиты, у меня должны быть крылья за спиной, и вообще всё должно быть совершенно не так, как у других. А ты точно так же страдаешь, у тебя так же болит душа, когда ты теряешь близких... Но вся эта боль, преломляясь, уходит в свет. Это моё ощущение поэзии, и в этом, как мне кажется, её назначение.
– Музыка «Белой гвардии» похожа на лучшие образцы советской киномузыки, особенно детской, – Гладкова, Зацепина, Крылатова, Минкова, Рыбникова. Не хочется попробовать написать музыку для кино?
– Думаю, не получится, потому что никогда не получалось ни одной вещи на заказ. Чаще всего я пишу музыку одновременно со стихами, то есть она как бы изначально заложена в структуре стихотворения, я её всегда слышу. Песня, как правило, приходит вся целиком. А вот сочинить музыку на чьи-то стихи у меня никогда не получалось.
– А если бы не было литературных способностей?
– Я занималась бы чем-то другим. Все же по-разному слушают и песни, и музыку. Слушая Стинга, например, или Сюзанну Вегу, я сразу загораюсь желанием найти тексты. Музыканты группы воспринимают всё совершенно иначе. Лёша-басист слушает бас, Паша-флейтист слушает флейту, он весь в этом. А у Димы мышление аранжировщика, он слышит совсем другие вещи – паузы ему нравятся, например. А я, если бы поняла, что не могу нормально срифмовать две строчки, то ничего бы не писала, потому что для меня именно тексты очень важны.
– С чем связаны индийские мотивы в твоих песнях?
– С большой любовью к Индии. Однажды я чудом туда попала, и эта страна сильно сдвинула «точку сборки» в моей голове, во мне многое изменилось. Сначала я только читала, и многие книги «указывали» мне на Восток. Например, философские статьи графа Льва Толстого, который очень интересовался Индией (в его яснополянской библиотеке насчитывается до ста материалов на эту тему). Я читала дневники Рериха, смотрела его картины, и мне хотелось своими глазами увидеть эти горы, так называемые «места силы», где берут начало все светлые энергии, ведь Индия и её Гималаи – это энергетический центр планеты. Я полюбила эту страну, там со мной происходили различные чудесные вещи, меня неимоверно туда тянет. Думаю, что в скором времени снова поеду, там тепло...
– Кто придумал определение «Сенти-Ментальный Рок»?
– Определение придумал Олег Заливако, бывший солист «Белой гвардии», в совершенно другую эпоху существования группы. Это был ответ журналистам на вопрос, в каком стиле мы играем. Он сказал: «Наш стиль называется Сенти-Ментальный Рок»: сенти – это от чувства, ментальный – это от ума, рок – это судьба, их сочетание – Инь и Ян, мужское и женское начало...» Но на самом деле это была просто шутка в духе Сальвадора Дали, который любил играть в слова.
– Что нового?
– Записали альбом «Другие острова». Чем он отличается от предыдущих – не знаю; скорее, это их продолжение. Всегда, в каждом альбоме есть центральная песня, ради которой и стоит его записывать. В «Других островах» это песня «Маково поле». Она так необычна для меня. Как будто слова идут поперёк музыки, а музыка – поперёк голоса, всё абсолютно аритмично. Да и Маково поле – такое место, которого нет на топографической карте. Оно есть в другом, более тонком мире, там встречаются души людей, которые когда-то любили друг друга. Эти люди уже расстались, но когда они вспоминают друг друга, их души попадают на то самое поле, где растут красные маки, высокие, как бамбук...
- В основном твои песни – среднего темпа, достаточно медитативны. Ты не пробовала писать более ритмичные вещи или, наоборот, более медленные? Рок-н-ролл или блюз, например?
– Это снова к вопросу, почему я пишу именно так. Не знаю. Песня – это вообще медитация. И по тому, как она делается, и по тому, как она поется. Иногда ты находишься в таком состоянии, что если бы не пел, – лежал бы и умирал оттого, что тебе плохо. Начинаешь петь, и какая-то сила тебя за волосы поднимает из глубокой бездны. И очень хочется насовсем остаться в этой точке подъёма. А когда концерт кончается – опускаешься, садишься в троллейбус... Очень ощутимо, как теряешь это состояние. Но постоянно в нём могут находиться, наверное, только йоги и святые.
2003 г.