«Апельсины».

ПРЕДЫСТОРИЯ «АПЕЛЬСИНОВ»

(прислано Андреем Соболевым)

В Московском Институте Стали и Сплавов (МИСиС) существует Академический хор, отметивший в декабре 2001 года свое 50-летие. Участники хора – это и студенты, и бывшие студенты (в том числе – и преподаватели института). Именно здесь, на репетициях хора, встретились в 1973 году Сергей Канашенко, Игорь Ершов, Павел Нам, Виталий Соловьев, Дмитрий Богомолов, Владимир Столпнер, Александр Обеднин, Георгий Перельштейн, Алексей Козлов, Надежда Шеина, Надежда Данилина, Светлана Тюменцева, Валентина Борушко, Жанна Бреннер, Галина Хантемирова и я, Соболев Андрей.

Эта пестрая компания составила костяк некой «агитбригады», которая в гастрольных поездках хора порой составляла второе отделение концертов. Из этой команды легко образовывались отдельно мужской и женский ансамбли, разнообразные сольные номера, дуэты, трио, квартеты и т.д.

Компания была довольно дружная, и практически никогда не отказывала комитету комсомола в разнообразных шефских поездках и выступлениях. Это были выступления в ЖЭКах, в Кантемировской танковой дивизии, а также на разнообразных смотрах художественной самодеятельности.

Формирование этой мобильной «агитбригады» произошло не без активного участия Иосифа Незведского (которого все звали просто Ося), который в то время был концертмейстером хора. В 1973-1974 г.г. он написал музыку к стихам Бориса Пастернака «Никого не будет в доме…» и разучил ее с ансамблем (тут необходимо напомнить, что фильм Рязанова «Ирония судьбы…» с музыкой Таривердиева еще не вышел на экраны).

Надо сказать, что в традициях хора были частые совместные вылазки на природу (так, очень долгое время продолжалась летняя традиция – все, кто летом оставался в Москве, по четвергам могли собраться «под каштанами» во дворике МИСиС и Горного института, чтобы договориться о каком-нибудь субботнем походе). Гитарная песня тоже была в большом фаворе. Любимыми песнями были старенькие песни Кима, Дулова, Окуджавы, и, конечно, Анатолия Загота, который до сих пор поет в хоре МИСиС.

Сергей Канашенко стал исполнять на «посиделках» песни Берковского и Никитина, а году в 1974 в этой же «обойме» спел свою «Песню первоклассника» («Я сегодня горько плАчу...»), из скромности выдав ее за Никитинскую, и заодно ненавязчиво поставив себя с ним «на одну планку». В этом же году они с Ершовым впервые спели «Синего человека».

Параллельно, в этот же период, Каштанка (такова в то время была его «кликуха») подарил нам очарование американского «фолка», которым мы «заболели» очень надолго – это было творчество американского трио «Peter, Paul & Mary», песни которого мы «срисовывали» с винила, разучивали и исполняли.

Осенью 1974 года Канашенко попал на 16 слет Московского КСП, вернулся оттуда в восторге и через какое-то время предложил всей хоровской «агитбригаде» пойти вместе на следующий слет. Весной 1975 года он зарегистрировал в Московском КСП группу с названием «Апельсины».

               АПЕЛЬСИНЫ (продолжение)

 …Вспомним ли всех поименно?

(наш ответ Ю. Абросимову)

Первая эмблема группы "Апельсины"

 Здесь представлена скромная попытка вспомнить поименно всех «Апельсинов».

ДОКУСТОВЫЕ «АПЕЛЬСИНЫ».

XVII ГОРОДСКОЙ СЛЕТ МОСКОВСКОГО КСП.

К 17 городскому слету надо было пройти прослушивание, чтобы что-нибудь спеть с большой сцены. Мы сделали упор не на старые, проверенные и «отпетые до автоматизма» песни, а на новые, «авторские» (т.е. свои собственные). Мы с Гариком Перельштейном написали какие-то стихи общеприродного, «пейзажного», плана, Паша Нам «навертел» невообразимую музыку а-ля Клячкин, а в итоге мы толком ничего не срепетировали, заробели и «облажались» по полной программе: как сами песни, так и их исполнение никакого положительного отклика у жюри не вызвали. В связи с этим на большую сцену нам вылезти не удалось. Зато мы получили какой-то приз на конкурсе эмблем. Эмблема у нас была простая до безобразия, но не без «феньки»: это был торец фанерного ящика из-под марокканских апельсинов с «родной» марокканской наклейкой (аист, держащий в клюве апельсин), а снизу на толстом витом фиолетовом шнуре болтался настоящий апельсин!

Слет произвел на нас неизгладимое впечатление. Он проходил под Звенигородом, заезд осуществлялся на автобусах от площади перед цирком на проспекте Вернадского. По оценкам, на слете присутствовало около 5 тысяч человек.

Несколько сугубо личных впечатлений: суббота, раннее утро, мы с Мишкой Клячко – моим соседом по подъезду и одноклассником (ныне живущим в Австралии) – выходим из дома на Астрадамской улице практически налегке (т.е. с рюкзачками, наполненными продуктовой раскладкой и теплыми вещичками на ночь – ни спальников, ни палатки!). Утро – солнечное и безоблачное. На улицах и в автобусе, едущем до метро «Новослободская», - практически пусто. В метро тоже немноголюдно. Но по мере «выпрямления» маршрута к конечному пункту (метро «Университет») сначала поодиночке, а затем – группами вагоны заполняются людьми с рюкзаками, гитарами, какими-то вымпелами и флагами, одетые в штормовки, обшитые разноцветными «заплатками» – эмблемами предыдущих слетов.

Пространство от станции «Университет» до здания цирка запружено людьми. Такого количества народа, сближенного общим настроением, я до сей поры не видел никогда…

На слете запомнились ворота при входе на поляну, на которых в «античных» позах лежали живые полуголые мужики, а группа «ИЧД» («Инженеры Человеческих Душ») под руководством Александра Васина из Пединститута сидела у костра, рядом с которым стоял самовар, и бородатые мужики в атласных рубахах играли на гитарах и балалайках и пели частушки:

Самолет летит – крылья стерлися,

А мы не ждали вас – а вы приперлися…

…Потом – конечно, открытие, колокол на сцене, приветствия групп с разнообразными «поливами» (к примеру, в адрес троицы «столпов» «Каримов-Гербовицкий-Баранов», первые буквы фамилий которых образуют столь одиозную аббревиатуру)… Тысячеголосое пение «Союза друзей» и «Молитвы…»… Величественное факельное шествие… Конкурс, переходящий в концерт… Новые малознакомые и вовсе незнакомые имена, лица, песни… Атмосфера единения и братства – подходи к любому костру, и тебе дадут кружку с чаем, миску с едой, подвинутся на бревне, чтобы пустить тебя поближе к огню и к поющим у него: присаживайся, смотри, слушай… А может, и ты возьмешь гитару и споешь что-нибудь? – Не стесняйся, давай!

На сцене Никитинский ансамбль исполнял «Под музыку Вивальди», Васин показывал фрагменты своего спектакля «Вчера, сегодня, завтра, или сны и явь учителя истории Игоря Петровича Иванова»…

Вечерний концерт длился часов до четырех утра.

А наутро на сцену выскочил Ильдар Каримов и стал созывать народ на тушение пожара – кто-то поджег в поле стог сена. Добровольцев набралось довольно много, и пожар ликвидировали сравнительно быстро…

Помню, что в тот первый раз мы как-то не сорганизовались и настолько обалдели от кучи впечатлений, что даже не получили эмблемки слёта. Поэтому первая эмблема на моей штормовке появилась с 18, осеннего слета. Впрочем, она была почти такой же – факел, над которым в виде трех языков пламени расположены буквы «КСП», а на рукоятке - римские цифры, отображающие номер слета. Отличие – только в номере слета да в цвете фона.

Вернувшись со слета, мы приехали в «Дом Коммуны» (общежитие МИСиС на Донской улице) и попали как раз на смотр институтской самодеятельности. Мы быстренько разучили «Амазонку», поели жареной картошки, запив ее дешевым отечественным «Вермутом», надели самое грязное, что у нас было, вылезли на сцену и спели «Амазонку», передав участникам смотра привет с Московского слета. Кроме «Амазонки», мы спели еще пару вещей из американского фолка, которым нас «заразил» Серега Канашенко, после чего получили законный приз и пошли отдыхать.

Именно на этом, как мне кажется, конкурсе хористы затащили в хор выступавшую там же Наташу Сытник. Она училась со мной на одном факультете и на одном курсе.

Летом все занялись своими текущими делами: у меня была ознакомительная практика в Новокузнецке, Надежда Данилина уехала в Польшу в стройотряд, Канашенко и Ершов работали в стройотряде где-то на территории Советского Союза, а у “старших” – Нама, Тюменцевой, Хантемировой, Бреннер – была производственная практика…

ДОКУСТОВЫЕ «АПЕЛЬСИНЫ».

XVIII ГОРОДСКОЙ СЛЕТ. И ДАЛЕЕ…

Начнем с маленькой поправки к предыдущей главе: Наташа Сытник появилась в хоре на год раньше - весной 1974 года, - но, несмотря на ее бурную активность, «старики», отбиравшие народ на XVII городской слет, ее не взяли… В их оправдание можно сказать, что отбор был жестковат из-за количественного ограничения – надо было «уложиться» в 15 человек – и, кроме того, довольно субъективен. Но – что сделано, то – сделано. И тем не менее, в списки на XVIII (осенний) городской слет Наташа попала (и это было вполне заслуженно, как мне кажется)…

Итак, мы остановились на лете 1975 года… «Старики», отпрактиковавшись перед дипломом, решили провести конец лета в МИСиСовском спортивно-оздоровительном лагере в Пицунде. Там-то они встретились со студентами-гитаристами Женей Третьяковым и Сережей Арзамасцевым. Усилиями стариков (и, в первую очередь, Галки Хантемировой) Третьяков в сентябре впервые появился на репетиции хора. И остался в этом коллективе на долгие годы. Поскольку у него за плечами был еще и довольно богатый опыт игры на гитаре (начиная со школьных бит-рок-групп), то он очень быстро оказался в числе «незаменимых» (ибо как раз в эту пору старое поколение хоровских гитаристов стало заканчивать институт и разъезжаться во все концы Советского Союза в соответствии с полученным распределением). В связи с тем, что Женя был первым, кто принес в хор песню Никитина о сером мышонке Тарасике и исполнял ее всегда по первому же требованию, - он получил прозвище «Тарасик» (до сегодняшнего дня прозвище не сохранилось). Но, несмотря на эти неоспоримые заслуги и достижения, на XVIII городской слет Третьяков попасть не успел.

Лично для меня отъезд на XVIII слет был довольно драматичен, и вот почему.

В сентябре наш курс отправили “на картошку” в совхоз  “Сосновский” под город Озеры. По “закону бутерброда” день нашего организованного возвращения в Москву совпал с днем выезда на 18 слет Московского КСП. Такой вариант развития событий был предусмотрен, поэтому утром в четверг я получил на сельской почте телеграмму от Паши Нама из Москвы: «Заболела мама. Срочно приезжай. Паша». Это позволило мне официально «свалить» с «картошки» в пятницу утром, не ставя под удар моё безгранично доброе «картошечное» начальство – наших институтских кураторов, проводивших вместе с нами первые полтора осенних месяца вдали от дома.

Мы с Наташкой Сытник хотя  и работали в одном совхозе, но находились в разных отделениях, отстоявших друг от друга километров на 10. Была вторая половина четверга. У меня был в запасе один день пятницы, учитывая, что надо было добраться автобусом по сельским дорогам до городка Озеры, а там сесть в электричку и добрых три часа тащиться до Москвы, не говоря уже о том, что надо было еще и отпроситься у руководства. Кроме того, не мог же я оставить боевую подругу в неведении!

Темнело. Я надел ватник, сапоги и пошел в Сенницы-1, отделение, в котором обитала Наталья. Дошел я часам к восьми вечера, когда уже совсем стемнело. Небо было пасмурным, и луны не наблюдалось, поэтому идти по незнакомой дороге, зная только примерное направление, было непросто. Зайдя в барак, я стал разыскивать Наташку, пока, примерно через полчаса поисков, кто-то из парней не сообщил мне, что она получила какую-то телеграмму, собрала вещи и уехала в Москву. Я вздохнул, выматерился про себя по поводу женской и мужской дружбы, и пошел обратно.

В сгустившейся темноте дорога казалась еще длиннее и загадочнее. Слева чернел (если только на черном фоне может что-нибудь чернеть) лес, справа шло поле, и было мне как-то одиноко и неприятно. Непривычен я, городской житель, к одиночеству на пространствах природы…

За спиной послышался отдаленный шум мотора. Я сошел на обочину. По дороге, вовсю светя фарами, ехал “ГАЗик”. Автомобиль поравнялся со мной и затормозил. В нем сидели парни из Наташкиного отряда, которые зачем-то двигались в наш отряд – кажется, договариваться о порядке послезавтрашнего отъезда. Я втиснулся в кабину и через десять минут был на месте.

Отпросившись у представителей институтской администрации, я без особых приключений добрался до Москвы, откуда позвонил кому-то из нашей компании и узнал о месте сбора.

Тут следует сделать небольшое отступление, касающееся процедуры сбора участников на слет. В разгар Брежневского (в условиях Москвы – Гришинского) застоя, как я сейчас могу догадываться, чиновники, стоявшие у власти, были раздираемы противоречивыми настроениями (как, собственно, и все наше общество, жившее по правилам “двойной морали”). Поэтому бумажная отчетность о тех или иных мероприятиях практически никогда не соответствовала реальному положению вещей. С одной стороны, слеты Московского КСП проходили (на бумаге) под лозунгами патриотизма, пролетарского интернационализма и верности идеалам КПСС и ВЛКСМ. Они должны были способствовать (и это так и было на самом деле) развитию творческого потенциала молодежи, поиску новых талантливых представителей творческой интеллигенции, и т. д. и т. п. (можно привести еще пару абзацев, состоящих из таких же пыльных и истертых до дыр слов и фраз). Поэтому категорически запрещать подобные мероприятия не следовало, тем более, что носили они довольно массовый характер (власти, видимо, просто опасались “молодежных”, или “студенческих”, бунтов, подобных знаменитому Европейскому молодежному кризису, или, как его называли, “Кризису отцов и детей”,  1968 года). Видимо, наиболее дальновидные из них (если таковые были) понимали, что для определенной части нашего общества это – своеобразная отдушина: ведь не было запрета на то, чтобы собираться по вечерам на московских кухнях и клясть современные порядки. Почему бы не представить себе лесную поляну этакой своеобразной (правда, очень большой) московской “кухней”, на которой можно отвести душу, поорать в микрофон многое из того, что ты думаешь об окружающей тебя действительности, попеть у костра любимые песни и пообщаться с единомышленниками в непринужденной обстановке?

С другой стороны, наши “человеки в футлярах”, стоявшие у разнообразных государственных рулей, полагали, что на всякий случай надо бы этот процесс держать под контролем. Как известно, аппарат КГБ был довольно разветвлен, и на низших его ступенях действовали люди, которые именовались “информаторами”, и которых народ называл “стукачами”. Такими информаторами были снабжены все научные, производственные и студенческие коллективы. С полной уверенностью могу сказать, что в нашей студенческой группе был как минимум один “информатор” (а возможно, что и два, или три). К примеру, в коллективе павильона “Гидрометслужба” на ВДНХ, где работала моя мать, тоже была женщина, не нашедшая ничего умнее, как перед каким-то важным совещанием, на которое она не была приглашена,  громогласно потребовать от начальницы своего  присутствия, мотивируя это (публично) словами: “Ну, вы же ведь знаете, что я – информатор!” Таков был интеллектуальный уровень некоторых из этих жертв Системы. Впрочем, Система не сильно разбиралась в средствах, ей достаточно было создать условия коллективной слежки, или, может быть, видимость этих условий (опять же для отчетности, о которой было сказано выше).

В этих условиях организаторы Московского КСП также стояли перед дилеммой: обеспечение массовости и видимость контроля над происходящим. Ясно было, что, если на подобное мероприятие попадут какие-нибудь журналисты из западных СМИ, то движению КСП в целом придется уходить в глухое подполье, а многие из участников движения могут не только потерять то социальное положение, которое они занимают, но и на некоторое время потерять гражданскую свободу в связи с обвинениями в клевете на прекрасный Советский строй. Поэтому (отнюдь не из соображений игры в “партизан”) существовала определенная конспирация, связанная с организацией загородных слетов. Основу ее составляла “билетная” система (каждой группе выдавалось строго ограниченное количество билетов на тот вид транспорта, которым нужно было добираться до места слета). Место слета знал ограниченный круг людей. Если организовывалось два заезда на место слета, то у каждого из заездов было по одному проводнику. Даже в Правлении, по-моему, о месте слета знали всего два-три человека. Всем остальным (т.е. командирам групп) сообщалось время и место сбора на посадку. На посадке стояли контролеры из “своих”, которые пропускали людей строго по билетам. Были, конечно, и “хвосты”, с которыми члены клуба (т.е. счастливчики, имевшие билеты) договаривались заранее о системе связи. В то время ничего, хотя бы отдаленно напоминавшего сотовые телефоны, не было и в помине, поэтому для подобных операций чаще всего использовалась живая и поныне система “маркеров” (бумажки или перфокарты, развешиваемые на элементах местного пейзажа через равные промежутки расстояния).

Теперь представим себе пригородные платформы Киевского вокзала в 8 часов утра в октябрьскую субботу. Как правило, в эти часы на платформе довольно людно: дачники, завершающие свои огородные дела, московские студенты, родители и семьи которых проживают в Наро-Фоминске, Обнинске, Малоярославце, Калуге и в Калужской или Тульской области, и т. д. Но в то субботнее утро зрелище было неописуемым: не только платформа, но и подступы к ней, проезжая часть возле маленькой гостинички “Киевская”, все тротуары забиты орущей, ликующей, многотысячной толпой с рюкзаками, гитарами, в пестрых одеждах (нашитые на штормовку эмблемы предыдущих слетов считались тогда особым шиком и особыми регалиями – как для ветеранов Великой Отечественной войны, например, колодки с орденами и медалями), с вымпелами и эмблемами, напоминающими хоругви, на длинных древках, и все это – мельтешит, волнуется, движется, дышит, живет. На парапете, отделяющем более высокий уровень платформ от более низкого уровня проезжей части, обняв рукой фонарный столб, появляется бородатый Ильдар Каримов с «матюгальником» в руке и объявляет о начале посадки. Понятное дело, - несмотря на то, что нужно найти свой рюкзак в куче, сваленной у ног в ожидании посадки в электричку (не держать же его все это время за плечами!), взвалить его на себя и подняться по лесенке на платформу (все это отнимает время) – все равно на платформе в районе «КПП» начинается давка. Заказана целая электричка в «расширенном» варианте (12 или 14 вагонов), но, когда все распихиваются по вагонам, она оказывается набитой битком. Конечно, в процессе «утряски» места хватает всем, и можно даже присесть на рюкзак и покурить сигаретку. Можно, более того, даже расчехлить гитары и попеть песни. Можно даже (представьте себе!) из-под вашей задницы, сидящей на рюкзаке, отогнув соответствующий клапан, достать заветную фляжечку и хлебнуть чего-либо взбадривающего. Но об этом в ту пору не думалось (точнее, думалось в меньшей степени, чем сейчас – ах, годы, годы!!!). Ехали мы, кажется, куда-то в район Бекасово, а там – по одноколейке (это – обычная практика слетов: устраивать сборища где-нибудь на так назывемом «втором кольце»).

Несмотря на середину октября, это был период «золотой осени» – тихая, солнечная погода, к вечеру, конечно, слегка похолодало, но до заморозка дело не дошло. На этот раз в нашей компании присутствовали такие хоровские «зубры», как Виталик Мясников, Володя Кабаков из далекого города Бекабада, новый хормейстер хора Лена Газизова, в то время – дипломница «Гнесинки», дипломная работа которой через полгода заключалась в том, что она должна была выступить как дирижер с нашим хором и отдирижировать три вещи.

Несколько слов – о каждом из перечисленных лиц (по состоянию на описываемый момент).

Мясников Виталий Васильевич: спортивный, бородатый, растерявший к моменту описываемых событий большую часть шевелюры аспирант МИСиС. Ироничен, уверен в себе, активно ищет подругу жизни. Импозантен, умеет производить на женщин неизгладимое впечатление (если захочет). Поигрывает на гитаре, любит Окуджаву.

Кабаков Владимир: дипломник МИСиС. Ширококостный, с большими «негритянскими» губами, крепко сбитый Мужик. К описываемому моменту – разведен, имеет ребенка (для меня, салаги, это – просто «монстр»-переросток). Замечательно в дуэте с неким Борисом Юдавиным исполняет романс на поздние стихи С. Есенина «Цветы мне говорят: прощай…».

Кажется, именно по дороге на этот слет (и это запечатлено на фото у кого-то в архивах) В. Мясников переносил не удосужившегося взять сапоги В. Кабакова через ручеек на закорках. Картину можно было бы назвать: «Гиппопотам, переносящий через реку слона».

Лена Газизова: человек, преданный музыке и преданный той компании, в которой волею судеб оказался. Она очень органично вписывалась в наш эклектичный коллектив и сделала очень много для развития талантов в тех из нас, в ком сии таланты теплились. Она учила нас петь, она брала в руки гитару, и (лучше поздно, чем никогда!) именно от нее я услышал одну из древнейших песен Вадима Егорова (ставшего на долгие годы в моем понимании ПЕРВЫМ автором) - «Дожди».

Слет, как я уже писал ранее, был не конкурсным, а «звездным». Но сначала, т.е. в субботу после обеда, еще засветло, начались выступления-приветствия. Практически все выступавшие команды проходились по поводу объединения групп в «кусты». . Поле для шуток было богатым, потому что так и просились на язык всевозможные фразы типа: «Теперь все разбрелись по кустам», «В кустах – полный порядок», или, наоборот: «Ой, что там в кустах творится!» (привожу наиболее мягкие формулировки, были и гораздо более хлесткие).

Затем после небольшого перерыва начался вечерний концерт, который длился практически до утра. Кто там только не выступал! Александр Дулов, Александр Мирзаян, Ляля Фрайтер и Александр Костромин, «Жаворонки», Вадим Егоров, Сергей и Татьяна Никитины, Игорь Михалев, Александр Васин и трио «Надежда»… Чертог сиял. Ночью мы и бродили по кострам, и пели сами… Запомнился довольно долгий концерт у костра Никитиных и Егорова. В ту пору Вадим Егоров еще не отваживался публично играть на гитаре, и из музыкальных инструментов владел только фортепьяно. Поэтому у костра он читал стихи или подпевал друзьям. Особенно врезались мне в память его «Общага» и стихотворение про цыганку («Лги, цыганочка, лги…»).

К середине ночи толпа у никитинско-егоровской стоянки разрослась до грандиозных размеров. У кого-то из наших «стариков» в архивах есть фотография, на которой у костра на бревнышке сидят Татьяна и Сергей с гитарой, а рядышком с ним – у кого-то на коленях примостилась Галка Хантемирова, внимательно слушающая очередную их песню. На заднем плане плотной стеной стоят освещенные костром слушатели.

Наконец часа в 3-4 ночи Татьяна, отходившая от костра, вернулась с возгласом: «Сережа, там кто-то нашу палатку завалил!». Этим «кем-то», очевидно, были все прибывавшие и прибывавшие к «звездному» костру любопытствующие. На этом импровизированный концерт и закончился. Никитины пошли устанавливать палатку и ложиться спать, а мы отправились к своему костру. Настроение было приподнятым, и мы пропели практически до рассвета, перемежая песни возлияниями «для сугреву». Народ с магнитофонами заинтересованно слушал.

На этом слете неугомонная Света Тюменцева познакомилась с Васиным и пригласила его к нам на очередной (ежегодный) банкет хора. Но перед этим Васин и Белецкий были приглашены нами просто на выступление в одной из аудиторий МИСиС, где мы попытались пропагандировать самодеятельную (или, как сейчас говорят, авторскую) песню.

Если память мне не изменяет, то после большого осеннего слета у активистов новообразованного куста «Калужский» возникла идея провести собственный, кустовой слет. Подобные же мысли, как я понимаю, стали появляться и у других подобных новообразований (т.е. кустов). Так или иначе, по первому снегу группы «Флюгер» и «Канопус» провели первый кустовой слет, о чем рассказывает Любаня в истории «Канопуса». «Апельсины» не принимали участия в этом мероприятии, будучи фруктами южными и нежными. Они в это время занимались другим, а именно: в этот период у Сергея Канашенко и Володи Губкина появилась идея музыкальной инсценировки поэмы «Мастера» Андрея Вознесенского. Губкин (по словам Канашенко) написал главную музыкальную тему. После этого Канашенко появился снова в компании хористов и предложил Паше Наму посотрудничать в написании остальных мелодий. Сценографию и режиссуру Сергей Канашенко разрабатывал и осуществлял вместе с женой Александрой. По замыслу постановщиков это должно было быть действо, в котором основным действующим лицом была поющая и играющая на гитарах массовка. Лишь в первой сцене из массовки появлялся главный личностный персонаж – Ведущий, он же – Автор, он же – Мастер. На эту роль был приглашен друг и однокашник Нама Виталик Соловьев. В последующих сценах из массовки кратковременно появлялись и в ней же растворялись Царь, Боярин и Купец Галантный – Куль Голландский. Царь произносил очень короткий монолог, а двое других были фигурами просто пантомимическими. Помимо перечисленных персонажей, постоянно присутствовали на просцениуме два Скомороха с гитарами (Нам и Канашенко), которые периодически вели музыкальный диалог и комментировали происходящее. По хронометражу вся инсценировка занимала 15-20 минут. В массовке участвовали гитаристы Володя Столпнер и два хоровских новичка Джон Зейналов и Андрей Маряхин. Песенно-танцевальную группу составляли Таня Янкевич и Наташа Степанова (которые помимо хора активно увлекались постановкой и исполнением танцев), женский вокальный ансамбль, Наташа Сытник, Игорь Ершов, Гарик Перельштейн, Дима Богомолов и я.

Премьера «Мастеров» состоялась, если память мне не изменяет, еще до традиционного весеннего смотра самодеятельности. Мы изготовили афишки, расклеили их в «Доме Коммуны» и в корпусах института и стали ждать, что будет дальше.

В назначенный час народу в зале собралось не густо. Скоморохи взяли гитары и пошли в библиотеку Дома Коммуны, где исполнили перед занимавшимися студентами песню Кима: «Зря, ребята, вы старались, зря болела голова, трижды три ли, дважды два ли – все равно в итоге – два!». Затем они отправились в столовую и что-то исполнили перед студентами жующими, пригласив, естественно, всех в зрительный зал. Народу в зале несколько прибавилось. Впрочем, аншлага все равно не получилось. Тем не менее, премьера состоялась.

Повторный показ произошел уже на смотре самодеятельности, на котором наш труд был отмечен.

В это же время каким-то образом мы стали сближаться с активистами «Флюгера»: Федоровым, Козиным, Фоминым, Боровской. Стали подумывать о тематике кустовых слетов. Посиделки в общаге Горного института на ул. Ферсмана становились все более регулярными…

НЕБОЛЬШОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ ОТ ХРОНОЛОГИЧЕСКОГО ИЗЛОЖЕНИЯ, ИМЕЮЩЕЕ ЦЕЛЬЮ ПОЗНАКОМИТЬ ЧИТАТЕЛЯ С БЫТОМ, ДОСУГОМ, ИНТЕРЕСАМИ «АПЕЛЬСИНОВ» СЕРЕДИНЫ-КОНЦА 70-Х ГОДОВ

Свободное от учебы, работы и индивидуальной жизни время «Апельсины» проводили так: по понедельникам и четвергам бОльшая их часть посещала репетиции хора. Большой компанией отмечали дни рождения. В летний период действовала стабильная точка сбора «под каштанами» во дворе, где располагаются Горный институт, Министерство высшего и среднего специального образования и один из корпусов МИСиС. Было раз и навсегда условлено, что все, кто летом находится в Москве, могут собираться по четвергам в 6-7 часов вечера и обсуждать планы на выходные (как правило, связанные с выездами на природу).

Любимые развлечения во время общих сборищ по поводу и без повода:

- хоровое пение песен под гитару, чередующееся с возлияниями;

- разнообразные игры, о которых – чуть ниже.

Песнопения

Считалось хорошим тоном иметь рукописные песенники. Это облегчало задачу быстрого вхождения новичков в общее веселье: достаточно было открыть для них песенник на нужной странице – и они становились полноправными участниками общего исполнения.

Песенники брали друг у друга, переписывали что-то новое, списывали текст с магнитофонных записей, и т.д. Зачастую песенники уходили «по рукам» и исчезали в неизвестном направлении. Так, у Вашего покорного слуги было «заиграно» три личных песенника объемом по 100 с лишним песен каждый. Да и не жалко – значит, кому-то они пригодились!

Возлияния

Как правило, пили на сборищах вино (от сухих до самых что ни на есть крепленых «огнетушителей»). Водку употребляли мало.

Любимые игрища

1. «Гоп-Доп». «Армейско-стройотрядовско-колхозная» «спортивная» игра (т.е. популярная на военных сборах, в стройотряде или при поездках в колхоз). Люди делятся на две команды и выбирают капитанов. Команды садятся за прямоугольный стол (вдоль длинных сторон) друг напротив друга, капитаны – в середине. У одного из капитанов в руке – 5-копеечная монета. К капитану этой команды все члены его команды под столом протягивают ладони, сложенные «лодочкой». Капитан противоположной команды командует: «Гоп». По этой команде капитан противника должен продемонстрировать монету, стукнуть ее ребром по краю стола и ответить: «Доп». Так продолжается несколько раз (по полному произволу говорящего: «Гоп»), пока вместо «гоп» он не произнесет: «Руки на стол!» По этой команде капитан команды с монеткой кладет ее в ладонь кому-нибудь из своей команды, и вся команда (по возможности одновременно) кладет руки на стол ладонями вниз. Задача противоположной команды – определить, под какой рукой находится монетка. При этом нельзя дотрагиваться до рук команды противника, а можно только присматриваться, прислушиваться и совещаться. Капитан (и только капитан!) «отгадывающей» команды может требовать от игроков противника: а) раздвинуть лежащие на столе вплотную руки так, чтобы между ними проходило два пальца, б) убрать руку, под которой, как ему кажется, нет монеты (показав пальцем на эту руку), в) показав на какую-либо из рук, лежащих на столе, сказать: «Отдай монету!». Эта фраза означает, что, по мнению капитана, монета находится именно под этой рукой. В случае угадывания монетка переходит к отгадавшей команде. В общем, - описание долгое, а игра – не очень затейливая, но требующая ловкости и слаженности действий. Находились умельцы, которые уже в ситуации с руками, лежащими на столе, ухитрялись быстро перекидывать монету из одной ладони в другую (такое не возбраняется правилами).

2. «Отгадай песню». Игра из серии «интеллектуальных». Водящий выходит из комнаты, а вся остальная команда загадывает строку из какой-нибудь песни (как правило, первую, но это не обязательно), по возможности известной водящему. Слова этой строки последовательно распределяются между игроками. Каждому достается одно слово (это может быть любая часть речи, даже предлог или союз) в той форме (времени, падеже, склонении, спряжении и т.п.), в какой оно звучит в песне. Например, «Во дворе, где каждый вечер все играла радиола»: первому достается «во», второму – «дворе», третьему – «где», и т.д. После распределения слов зовут водящего. Он по очереди задает каждому игроку по одному любому вопросу. Игрок должен в ответе использовать «свое» слово в том же падеже, склонении, и т.п. Игрок, после ответа которого водящий отгадывает всю строчку, идет водить. Как правило, первый игрок редко становится новым водящим. Однако, существует легенда, что однажды в  «стариковской» «Загот-компании» во время этой игры случился такой казус. Была загадана песня Дулова «Заварен круто дымный чай». Водящий подошел к первому игроку и спросил: «Сколько элементов в таблице Менделеева?» После десятисекундной напряженной паузы игрок вздохнул, обреченно махнул рукой, сказал: «Заварен» и пошел водить…

3. «Шарады». Забава, древняя, как мир. Игроки делятся на n команд (как правило, две). Каждая из них задумывает слово, разбивающееся на некие части. Затем по очереди «показывают» (изображают) каждую из частей и в конце – слово целиком. Например: задумано слово «мортира». Капитан команды объявляет: «Часть первая». Игроки неким образом изображают «мор» (к примеру, - начинают вповалку падать на пол). Затем объявляется: «Часть вторая». Изображается сценка в тире. «Часть третья». Обыгрывается буква «а» (любым способом, доступным воображению). Затем объявляется: «Целое». Изображается мортира. Команда противника пытается всё то угадать.

4. «Слон». Носит также название «Слонопотам», «Слоноул» и т. д. – Довольно древняя спортивная игра с элементами чехарды. Игроки одной команды встают друг за другом, обхватывая друг друга сзади за пояс и наклонившись, по возможности спрятав головы (во избежание излишнего травматизма). Получается многоногое «животное» с длинной «спиной». Игроки другой команды поочередно запрыгивают на эту «спину» до тех пор, пока вся команда не окажется на «спине» другой. После этого «слон» с ношей должен пройти оговоренное заранее расстояние. Если в процессе кто-то из «седоков» падает, - проигрывает команда «седоков». Если падает кто-то из «слонов» (или сам «слон» разваливается) – проигрывает «слон».

5. «Синий крокодил». Название достаточно условно. Эта забава (по слухам, родившаяся у студентов ВГИКа или ГИТИСа) фактически представляет собой некий пантомимический этюд. Две команды. Каждая выбирает капитана. Капитан одной команды сугубо конфиденциально передает капитану другой команды записочку с написанным словом (или словосочетанием). Дальнейшая задача получившего записку – изобразить СВОЕЙ команде содержание записки, не используя речевой аппарат (т.е. исключительно мимикой и жестами). Задача команды – отгадать изображаемое. При этом команда может задавать «наводящие» вопросы, на которые ее капитан должен отвечать, но опять же исключительно жестами.

6. «Маленький веселый луноход». Эту «хохоталку» принес в конце 70-х Птер (А.Завьялов). Она проста до дури, но в подвыпившей компании иногда скрашивала быт. Один из присутствующих садится на корточки и начинает изображать луноход: ползает, передает сообщения на Землю и т.д. Главная его цель – рассмешить кого-то из остальных присутствующих. Рассмеявшийся присоединяется к «луноходу». Итак, их уже двое, и они продолжают свое путешествие… Победителем считается последний, кто не присоединился к общей ползающей, пищащей и хрюкающей компании.

1976 ГОД.

Если предыдущий раздел можно было бы озаглавить: «НАС ЗАМЕТИЛИ» (имея в виду заинтересованность, проявленную к нашим попевкам у костра со стороны гостей XVII и XVIII городских слетов, - а гости эти не только окружали наш костер, слушая и подпевая, но и выставляли «удочки» с микрофонами, пытаясь некоторые наши вещи записать), - то эту главу я бы назвал: «НАС ОТМЕТИЛИ».

Однако – по порядку. Год был для нашей компании урожайным и насыщенным. Благодаря новым связям с «Флюгерами», из которых вышел весь первый актив Калужского куста, мы попали на дискотеку «Рокуэлл Кент» в МИФИ, где такие же, как и мы, оболтусы – любители и исполнители самодеятельной песни - расположившись в полутьме и стробоскопическом мерцании, пели друг другу разные песенки, общались и танцевали. Обратно возвращались в полупустом вагоне метро вместе с очень энергичной компанией парней, один из которых, вихрастый и «заводной», особенно выделялся тем, что, практически не переставая, всю дорогу, играл на гитаре и пел песни Кима, да так, что перекрывал своим пением шум поезда. Это был кукловод Серега Григорьев, один из основателей незабвенной группы «Ку-Ку».

На весеннем смотре самодеятельности МИСиС впервые появился Виктор Становов, который спел песню из к/ф «Минута молчания» («Я сегодня до зари встану…»). Активистки хора не могли не оценить его вокальных данных, и Витька почти мгновенно очутился в хоре МИСиС. Вслед за ним пришел его приятель Саша Менюшин.

На первомайские праздники хор МИСиС поехал на гастроли в г. Запорожье. Ключевым моментом подобных поездок являлись не концерты, а вечерние «капустники» в собственном коллективе. «Старики» выступили стабильно, и от них уже было известно, чего ждать. К молодым приглядывались, и молодые оправдали наилучшие ожидания. Андрей Маряхин, прекрасный гитарист, надел женское концертное платье и выступил с репертуаром Жанны Бичевской. Толик Завьялов организовал ансамбль «Воробушки» в составе: Петров, Менюшин, Становов, Третьяков. Там же зародилась идея квартета Третьяков-Становов-Степанова-Янкевич. Там же, в Запорожье, началась наша долгая дружба с Виктором Станововым. Но об этом – позже. А пока, отгастролировав, мы вернулись в Москву.

К этому времени подоспел кустовой слет, который, как пишет Любаня Третьякова, и стали считать ПЕРВЫМ (неудавшийся «зимний»,  когда две группы не встретились между собой, был зачтен как «нулевой»). Серега Федоров предложил назвать его «свадебным» и присвоить ему девиз: «Два кольца – два конца». Так с тех пор и повелось: у каждого слета Калужского куста обязательно были тема и девиз.

«Апельсины» не готовили к слету никаких приветствий (кажется, в тот раз приветствий не было вообще, а было просто более тесное знакомство). Тем не менее, концерт на сцене, собранной из бревен, состоялся, и на нем проходило нечто вроде «обкатки» конкурсной программы к Большому слету. Точнее говоря, этот концерт можно было бы назвать прослушиванием.

На этот раз, учтя ошибку прошлого года, мы взяли малоизвестную песню для прослушивания. Это была песня «Никого не будет в доме» Оси Незведского. «Мастеров» мы решили на лесной поляне не ставить, т.к. большое внимание в этом спектакле уделялось различным световым эффектам (разноцветные софиты и «пистолет» – направленный узкий прожектор – создавали дополнительный колорит действу), а тащить всю эту технику в лес не представлялось возможным.

К нашему огорчению, мы, как нам показалось тогда, опоздали: именно под Новый, 1976 год, на экранах телевизоров появилась культовая новогодняя сказка Эльдара Рязанова про славную банную традицию. А там - … всем ныне известная песня Таривердиева на стихи Пастернака «Никого не будет в доме…»

Однако, руководство куста все-таки благословило нас на большую сцену XIX городского слета. Говоря «нас», я имею в виду смешанный ансамбль п/рук. Паши Нама.

Как-то в МИСиС на переменке я встретил Канашенко, который к тому времени уже перестал появляться в хоре. Зная, что я иногда балуюсь рифмованием, он напел мне свою новую мелодию и сказал: «Попробуй написать чего-нибудь». Поскольку ни рояля, ни гитары поблизости не было, а Серега не успел написать никакой словесной «рыбы», то пришлось запоминать мелодию и ритм на слух. Это, впрочем, не показалось мне тогда сложным, потому что мелодия начиналась с 20 одинаковых нот. Я написал какой-то вариант, похожий на Винни-Пуховскую бурчалку,  и Канашенко его тут же отверг. После недолгих мучений текст к этой песне написал Игорь Ершов. Так родилась песня «Баржа».

XIX Московский слет КСП проходил по Савеловской дороге, кажется, где-то в районе Яхромы. Погода была довольно сырая. Дождь лил почти не переставая. В связи с резким возрастанием количества участников, помимо основной сцены, было сооружено несколько дополнительных – в городском клубе уже начинали подумывать о разбиении на «зоны», или «регионы», а точнее, об объединении кустов в эти формирования.

Наша группа располагалась недалеко от сцены. Весь громадный лагерь стоял не на большой поляне, как это бывало до сих пор, а прямо в сосновом лесу на месте, изрезанном многочисленными ручейками. Это напоминало Венецию, в которой я, правда, на тот период не был, но, как сказал Жванецкий, «Я ТАК ДУМАЮ!»

На 19 слете мы впервые познакомились с понятием «клака». Впрочем, этот термин не совсем точен – думаю, что эта «клака» была не оплаченной, а добровольной. Куст «Оботфорты» принял решение освистывать ВСЕ номера конкурсной программы, что он исправно и делал. Не знаю причин этому – наверное, у руководства куста были какие-то разногласия с группой прослушивания Московского клуба. Скажу только, что нам, впервые попавшим на сцену слета, было там весьма неуютно. Но тем не менее мы спели. В «зале», по рассказам наших товарищей, шли разговоры типа: «Что это за «Апельсины»?» – «А-а-а, помню – это такие, которые красиво поют, но сильно стесняются!» Услышать это было приятно.

Канашенко на этом слете изобрел сценический имидж, который он пронес через многие годы: он вышел на сцену и встал у микрофона, втянув голову в плечи и практически положив подбородок на деку гитары, которая была подвязана очень высоко. Локти его, по существу, находились на уровне плеч. Это вызвало смех в зале, но одновременно произвело и психологический эффект: его запомнили зрительно. Он спел «Баржу», и народу она понравилась.

19 слет… Было что посмотреть и послушать. Это был дебют Александра Суханова, ансамбля «Ку-ку», сплотившего кукловода Сергея Григорьева со студентами «Гнесинки», и дуэта Щукин – Самойлов, известного как «Последний шанс». Это был потрясший меня туляк Альтшуллер с песней «Крик» на стихи Рождественского. Ночью под проливным дождем давал представление «Чайки по имени Джонатан Ливингстон» Александр Васин. А утром прошло заседание жюри и были объявлены итоги. Первыми оказались в разных номинациях Суханов и «Последний шанс». Мы получили третью премию, как исполнители (это была какая-то невообразимых размеров ваза из оранжевого вспененного стекла и деревянная медаль), а Сергей Канашенко – поощрительный приз «Надежда» как молодой автор.

ЭТО БЫЛ ФУРОР! Мы налили полную вазу спирта, разведенного водой, опустили в нее деревянную медаль и пустили этот сосуд по кругу вокруг костра. Мы пили и пели песни Окуджавы, Визбора, Кима и т. д.  (К слову сказать, медаль после этой процедуры рассохлась и треснула).

На утренних сценах выступали разнообразные барды. На одной из сцен давал концерт «Последний Шанс». И тут я услышал в одной из их композиций что-то очень знакомое… Это были «Мастера» Андрея Вознесенского. В этот момент стало понятно, что и с «Мастерами» мы опоздали…

В Москву мы возвращались электричкой, шедшей из Дубны. В этой электричке гений общения Света Тюменцева  познакомилась с молодым человеком, который сидел неподалеку от нас. Звали его Саша Саватеев, и оказался он функционером Комитета ВЛКСМ Объединенного института ядерных исследований (ОИЯИ), расположенного в Дубне. Из разговора выяснилось, что Саша собирается в ближайшее время организовать конкурс самодеятельной песни на базе родного института. Поучаствовать в этом конкурсе он пригласил и нас. Поскольку большинство нашего народа было иногородним и жило в общежитии, то для связи ему дали мой домашний телефон.

Спасибо Андрей!