«ТО ВВЫСЬ ГЛЯДЕТЬ, ТО ПО-ИНОМУ, В ИЗМЕНЧИВУЮ ГЛУБИНУ...»
Оригинал в данный момент не доступен.
Это резервная копия поисковой машины "Bard.ru"
Наталья УСТИНОВСКАЯ
Нет пророка в своем Отечестве. Сколько раз мы убеждались в истинности
этой классической строки! И сколько раз еще предстоит убедиться...
С Мариной Гершенович я познакомилась в 94-м в Новосибирске. С нее,
по большому счету, началась для меня, уроженки юга, сибирская поэзия —
широкая и сквозная, как цветаевский ветер. Когда на какой-нибудь непринужденной
дружеской вечеринке она начинала читать или петь под гитару свои стихи,
казалось, расступались стены, и все мы во власти морозных просторов, сурового
северного раздолья, где так вольно и одновременно тревожно душе. Она тогда
как-то обостренно чувствовала щемящее единение — природы и нас. Но...
«... В объятиях седеющей равнины,
где год прожив, стареешь за двоих,
ни дерева, ни мрамора, ни глины
ты не найдешь для идолов своих.
В окошко глядя, как в пустое око
зимы бесснежной, где-то в январе,
смиришься с тем, что взгляд твой одиноко
завис на одиноком фонаре...», —
писала она в те годы. Нормальная семья, друзья-единомышленники — и все
же одиночество. Извечное одиночество поэта, когда словам тесно в груди,
а стихам — в заветной тетрадке. Когда хочется говорить во весь голос, и
есть что сказать.
Помню, как она в одиночку, от всего отрешившись, на допотопном компьютере
готовила к печати свой первый и последний на родине сборник. Он сейчас
лежит передо мной — такой самиздатовский, так не дотягивающий до лощеной
роскоши фолиантов нынешних «денежных мешков». Но так много в себя вместивший
— боли, гармонии, таланта. Одинокий взгляд на одиноком фонаре, названный
«Разговоры на распутье». Распутье человека, решающегося на Поступок. Уехать?
Остаться? Уехать...
— Марина, мне кажется, уехав из Сибири, ты попала в совершенно иной,
непривычный для себя мир. Как в связи с этим изменилось твое творчество,
которое в немалой степени должно зависеть от корней, окружения, уклада?
Что в нем преобладает — обретенное новое или утраченное прошлое?
— Творчество, как ты очень верно сказала, зависит от корней, окружения,
уклада жизни — его основы, направление, развитие, во всяком случае, это
уж точно.
Я, как мне кажется, сформировалась как поэт еще в Сибири. То есть тематика
стиха, импульсивность речи, внутренние ритмы, которые в немалой степени
зависят и от темперамента пишущего,— все это было заложено в мою поэтику
еще в родных местах. Как и лексикон, приобретенный там, где родилась. И
вообще интерес к работе с языком родным.
То, что я попала в «иной мир», то есть в иную бытовую и языковую среду,
ничего не решает, я ведь из-за переезда в Германию не стала немкой. Германия
— одна из стран объединенной Европы, поэтому, на мой взгляд, в документах,
подтверждающих гражданство, в графе «национальность» давно уже пора писать
«европеец», а не «француз», «германец», «бельгиец»...
Единственное, что могло оказать влияние на мое творчество, так это
расширение интересов. Надо было входить в новый, незнакомый, язык, знакомиться
с местными правилами социальной адаптации, учиться пользоваться средствами
коммуникации, которыми в Сибири я не могла или не умела пользоваться: это
Интернет, автоответчик, банковская кредитная карточка или же факс и прочие
находки технических разработок.
Кроме того, здесь надо уметь водить автомобиль, на котором перемещаться
дешевле, чем на общественном транспорте, надо знать даты европейских и
местечковых праздников. Почему местечковых? Да потому что в каждой земле
Германии свои праздники. Надо и правила коммуникативных отношений понять,
причем не только для того, чтобы найти работу и удержаться на ней. В общем,
интересно все, но не все удается освоить. Тем более, мы лишь три года прожили
в Германии, это срок крайне маленький, чтобы иметь законченное суждение
об окружении, укладе, мировоззрении «нового мира».
Это все философско-ознакомительное отступление. А коротко и по существу
могу только сказать, что мои стихи, написанные на территории Германии (а
мы за это время успели пожить в разных городах), стали... как бы так удачнее
выразиться... веселее ритмами, что ли. Я научилась спокойно (применяю это
слово только в отношении СВОЕГО темперамента) наблюдать, ЧТО происходит
вокруг меня. Созерцать и видеть детали мира. Меньше, как мне кажется, стала
сосредотачиваться на своих внутренних психологических переживаниях. Здесь
есть на что посмотреть помимо собственного невроза, который сопутствует
всем людям, расположенным к размышлениям и склонным к поиску смысла жизни.
Надеюсь, никого не обижу сравнением, если скажу, что переезд из Новосибирска
в Германию (умышленно вместо одного конкретного города подставляю целую
страну, хотя бы по причине нашего свободного перемещения по ней и ее небольшого
территориального масштаба) мне лично напоминает выход человека из полутемной
прихожей в хорошо освещенную гостевую комнату.
— Твоя очередная книга — это мечта или реальная перспектива?
— Сборник вот-вот выйдет в издательстве «Вита Нова» (Санкт-Петербург).
Рукопись пролежала в «ящике стола» около шести лет. В 1996 году она попала
в руки художницы Татьяны Миллер — москвички, которая уже много лет живет
в Берлине. Таня оформила мои стихи замечательной черно-белой графикой,
подарила мне порядка шестидесяти иллюстраций. Книга называется так, как
мы тогда с Таней и решили, — «В поисках ангела». Название я не стала менять.
А какой смысл? Как ни назови, а стихи-то остались прежними, стихами тех
моих лет....
В Германию мне нужно будет вывезти не так уж много экземпляров. Часть
тиража «уйдет» в Новосибирск, часть останется в Питере, сколько-то — в
Москве, что-то отправлю в Киев. Несколько посылок надо будет переправить
в Израиль, там тоже ждут мою книгу.
— Удается ли в настоящее время заниматься концертной деятельностью?
Если да, то чем отличается российская зрительская аудитория от немецкой?
— По мере возможности стараюсь концертировать. Недавно вот вернулась
из Ганновера (это 300 км от Дюссельдорфа), где выступила на сцене — пела,
но больше читала, в том числе и новые вещи.
Чем отличается публика немецкая, интересующаяся авторской песней, от
русской, интересующейся той же песней? Да почти ничем, собственно... Ну,
разве что, на музыкально-поэтические концерты чаще всего приходят люди,
знающие, как минимум, два языка. Или три — еще и английский. Иногда четыре
— пять языков, как Барбара Хан или Эдгар Гарсиа (первая — немка, второй
— испанец). Аудитория не бывает сплошь немецкой. Даже и на концертах эстрады,
классики, органной музыки, на спектаклях и проч. и проч. она всегда смешанная.
Такова Европа нынче — интернациональна нынче Европа. Но, как правило, «широкая»
публика, которая собирается на концерты бардов, — эмиграционная среда.
Проще ли здесь выйти на людей, интересующихся поэзией? Проще. Намного
проще, чем можно было предположить. И именно из-за общности статуса — репатрианты.
— Ты, если не ошибаюсь, в свое время была актрисой Театра Елены Камбуровой,
твои песни включала в свой репертуар Валентина Пономарева. Поддерживаешь
ли связь с этими талантливыми певицами?
— Увы! Актрисой Театра Елены Камбуровой я официально не была никогда.
Я не работала на сценических площадках Москвы за зарплату от театра Елены
Антоновны. Но выступала несколько раз в смешанных концертах, а также в
«Перекрестке» — театре под руководством Виктора Луферова.
Что-то коротко писала для Театра. Много раз (с точки зрения почти безвыездного
сибиряка того нищего для меня времени, конечно, много раз!) выступала вместе
с Леной Фроловой, с Натальей Бондарь. Дважды в Германии, в 1993 году на
Международном фестивале музыки и поэзии, а потом и в Берлине, когда я уехала
насовсем, а Наташа тоже эмигрировала. А вот Лена и Наташа действительно
официально считаются актрисами Театра Елены Камбуровой. А я, как бы сказали
немцы, «тайльвайзе», то есть частично.
Связь же с Еленой Антоновной поддерживаю как могу. Была в Израиле,
в Хайфе, — пошла на ее концерт. Встретились, недолго пообщались. Иногда
звоню ей — по праздникам или в день рождения.
С Валентиной Пономаревой, увы, не виделась с 1997 года — того самого
времени, когда она была на гастролях в Новосибирске. Но в Париже, куда
я ездила в конце марта, довелось встретиться с участниками трио «Арбат»,
что поют и танцуют в помещении маленького частного цыганского ресторана.
Они знают и помнят Валентину Пономареву. К сожалению, я ни разу не встречала
в Интернете рекламы ее гастролей. Но если она все-таки будет в наших краях,
я с ней непременно встречусь.
— Каковы твои творческие планы? К чему сейчас больше лежит душа — к
стихам или прозе? Вплетаются ли строки в гитарный звукоряд?
— Планы простые: дождаться выхода книги, за ней поехать, предварительно
договорившись о презентации в Питере (еще бы в Москве!), продать, сразу
же начать готовить к печати книгу своих переводов с немецкого. Если стихи
придут, записывать их. Попытаться все же убедить себя, что смогу и прозу
писать. Заставить себя начать над ней работать: аппетит, как известно,
приходит во время еды. Надо и новые песни репетировать. Если повезет и
кто-то обратится ко мне с просьбой перевести то или иное стихотворение
с немецкого, переводить — бескорыстно, из чистого интереса и для удовлетворения
самолюбия. Кстати, ко мне недавно обратилась Барбара Кархофф с предложением
перевести стишок Георга Крайслера под названием «Барбара». Это юмористическая
вещь, почти песня — такой ритм! А Барбара Кархофф много лет помогала Булату
Окуджаве на его концертах с переводами текстов песен, она хорошо говорит
по-русски...
— В одном из наших давнишних разговоров «за жизнь» ты посетовала на
то, что нас лишили одной из самых главных свобод — свободы передвижения
по миру. «Нам не оставили выбора, — сказала ты. — Я люблю Сибирь, но здесь
только черно-белая графика. А так не хватает готики...» Сейчас такая свобода
у тебя есть. Значит ли это, что ты стала счастливей?
— В принципе, готика — это тоже графика! Только не равнинная сибирская.
Она другая. Если бы счастье человеческое зависело только от пейзажа...
Это не совсем правильный вопрос: стала ли я счастливее? Можно подумать,
я только из-за преобладания черно-бело-серых красок во всей долготе сибирской
зимы маялась... Но мне, как бы честнее сказать... теперь интереснее жить.
Есть проблемы, которые надо решать, и решаешь их, как можешь. Многое зависит
и от личных амбиций, возникают порой разные препятствия в осуществлении
планов, идей, бывают и срывы, все ведь, как и в любой человеческой жизни,
да и от депрессий никто нигде не застрахован. Но я действительно рада тому,
что могу (когда позволяет ситуация и здоровье) куда-то съездить, как, например,
в Париж выезжала или в Израиль, в Австрию, Баварию или в Польшу, Голландию
или Бельгию. С разными целями, в разное время года... Надеюсь увидеть Прагу.
Только надо организовать эту поездку. Я не люблю туристические разъезды,
по турпутевкам сроду никуда не ездила. А знакомые и друзья у меня есть
далеко не во всех странах, где бы хотелось побывать, с чьей ментальностью
интересно было бы познакомиться... Увы! Но есть надежда...
— Ностальгия — что звучит лично для тебя в этом воспетом стихами понятии?
— Уф... О ностальгии... Что тебе сказать? Ты верно заметила: «воспетое
стихами понятие». Еще Цветаева писала:
«Тоска по Родине — давно
разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно,
где совершенно одиноко...»
На мой взгляд, ностальгия — понятие, значимое для тех, кто был вытеснен,
а не уехал по доброй воле, то есть осознанно. Для тех, кто постоянно ЖДАЛ,
когда появится возможность вернуться. Желательно в те же условия существования,
например, в царскую — по определению — Россию. В СССР тем людям не хотелось
возвращаться. А, как известно, нет ничего более неприятного, чем ждать
или догонять. Цели, опять же, у них, эмигрантов второй волны (они воспели?),
были иные. У тех, кто относился к эмиграции так называемой третьей волны,
тоже были свои цели. Они их каждый по-своему осуществили — кто при жизни,
кто посмертно. Речь идет в том числе и о диссидентах. Но вот, к примеру,
у Довлатова я что-то не нашла «воспетой ностальгии». Цветаеву вот процитировала,
могу что-то из Маши Калеко, которую я переводила... Что там у Бродского?
«Я взглянул на страну, она лежала... там, где у пчелки жало»... Посмотри
сама, насколько отличаются размышления о ностальгии эмигрантов второй и
третьей волны.
Наши ощущения? Боюсь, тебя они не устроят. В конце концов, мне чувство
ностальгии (тоска если не по Родине с большой буквы, то по родному месту)
впервые на душу легла, как тень на корни дерева, когда мы, вся наша большая
семья, переехали из дома, где я родилась, на какой-то новый, необжитый
клочок нового же района... Мне было 12 лет, я очень тосковала по старому
нашему жилью, двору, улочкам, мною впервые увиденным, по которым я первые
свои шаги, отцом-матерью за руки подхваченная, делала... А потом много
чего сверху, как пыль на курган, наложилось, и продолжает этот курган обрастать
впечатлениями, слоями воспоминаний, мыслей отработанных...
Что я тебе могу сказать о ностальгии? Да ничего аппетитного. Нечем
огорчить или порадовать. Иное время, иное бытие, иное поколение... Вероятно,
в мире духовном, как и в материальном, происходят этакие поколенческие
изменения. Я здесь, правда, встречала людей, как бы играющих в ностальгию,
о которой они читали в стихах и в прозе. Но это отдельный разговор. И он
скорее забавный, а не печальный, как можно было бы предположить, услышав
это грозное (и в общем-то иностранное) слово — «ностальгия»...
«Хотя многое тебе наверняка все равно остается непонятным. Но... это
трудно, Наташа, что-то объяснить так, чтобы коротко и ясно... Речь-то идет
о таком, что, например, только здесь можно понять, ощутить, узнать, встретить,
или о том, что только там, в России, о чем тут и понятия не имеют... Сродни
бисквиту и начинке: не перемешивается. Но бисквит — это бисквит, а начинка
— это начинка. Ну, я уже устала искать сравнения, они чем дальше, тем нелепее
будут возникать!» — так заканчивается ее «электронное» письмо — ответ на
мою просьбу рассказать о себе, творчестве, перспективах.
«Ты не совсем права, Марина. Мне многое понятно. Непонятно, пожалуй,
только одно — насчет пророков в своем Отечестве», — отвечу я ей.
http://apgpk.ru/modules.php?op=modload&name=Sections&file=index&req=viewarticle&artid=11&page=1 |