|
|
|
|
|
|---|
|
-- Кстати, я тут Саше Розенбауму пытался напомнить его первые два концерта
в «Горбушке», но он сделал вид, что ничего не помнит.
...Большинство тех, кто зависел от этого человека, -- не могут его забыть. В 80-е годы имя Юрия Резниченко было известно всей бардовской Москве. Официально он был инструктором Межсоюзного дома самодеятельного творчества, позже -- директором Единого научно-методического центра по организации свободного времени. По сути же -- главным цензором авторской песни в Москве. У него московские авторы и исполнители получали право на публичное исполнение своих песен. Или не получали. Не литератор, не музыкант -- комсомольский работник из Ростова, отслужив
в Группе советских войск в Германии, он поехал завоевывать Москву. Как
он сам шутит, нормальное местечковое хамство. Скитался художником по санаториям
Подмосковья. Очередной -- заведение ЦК комсомола с игривым названием «Елочка»
-- перевернул его жизнь. Там кто-то из ребят подсказал, к кому надо идти:
к Калашникову -- серому кардиналу тогдашней московской культуры. Тот спросил,
что Юрий знает о КСП. Жизнерадостный южанин оживился: в его ростовской
юности комсомол весьма нежно нянчился с бардами. Серый кардинал покачал
головой: за время армейской службы нашего героя несколько постановлений
партии и комсомола поставили бардов вне закона. Предложил стать их цензором.
Шел семьдесят девятый.
СВЕТЛОЕ ПРОШЛОЕ
Очень часто, особенно в «Горбушке», авторам приходилось на коленке или у кого-то на спине писать текст. Сохранилось очень много таких рукописных автографов Юлия Кима, Юры Визбора, Саши Розенбаума... Кстати, я тут Саше пытался напомнить его первые два концерта в «Горбушке», но он сделал вид, что ничего не помнит. А ведь тогда и московский КСП, и я довольно многим рисковали, когда приехал и дал два больших концерта врач «Скорой помощи» из Ленинграда с ОЧЕНЬ БОЛЬШОЙ ДУЛЕЙ ПРОТИВ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ В КАРМАНЕ. Я подписывал ему массу совершенно новых песен. Благо дело, что Саша очень способный актер, он очень здорово может акцентировать. Написано-то одно, а споет с определенной интонацией -- получается совсем другое. Я говорил так: «Ага, здесь, на листочке, ЭТО не увидят. Значит, ТЕКСТ отстоим». Вот так, прямо в «Горбушке» литовать приходилось очень часто. Но это я делал только для великих. Тексты я держал у себя дня два -- на случай, если наверх запросят. Но почти никогда не запрашивали: кто-то еще сидел и записывал весь концерт. Не раз случалось, что я -- ни в зуб ногой, а эти ребята мне показывают текст... Я был самой противной фигурой, потому что я мог подписать или не подписать. И если я не подписал -- то все. Жалобщикам говорили: раз Резниченко не подписал -- можете даже не показывать. Запрещалось тогда все письменно. Разрешалось только устно. Хотя я всегда
писал докладную записку: объяснял, зачем и что надо разрешить -- НА ДОКЛАДНУЮ
НИКТО НИКОГДА НЕ НАКЛАДЫВАЛ РЕЗОЛЮЦИЙ. Она принималась к сведению. После
этого в кабинете тет-а-тет тебе кивали -- да, можно. Но в любой момент
могли вызвать на ковер и сказать: «Тебе никто не разрешал лабораторию молодого
поэта. Там были совсем не те стихи. А потом туда приходил ненужный поэт
Вишневский. Что это такое, Юрий Викторович?!» Начиналась разборка. Завсектором
горкома партии понимал, что обязан меня ругать, я -- сидеть молча и выслушивать.
Затем я имел право посопротивляться. Ритуал обычно длился часа два. Я бубнил
привычное «больше не буду». Завсектором прекрасно понимал, что буду. У
меня все было написано на лице.
ИГРА Если бы тогда Таню и Сережу Никитиных посадили в кутузку -- тысячи КСПшников могли выйти на улицы. Такие эксцессы властям были не нужны. Поэтому нужно было этой штукой как-то управлять -- а значит, что-то и разрешать. Вот и был придуман дятел по фамилии Резниченко, который выступал в роли громоотвода. Дескать, ребята, не надо идти к нам в партийные органы -- вот человек, который будет теперь вами заниматься. Без его подписи ни один директор ДК не разрешит никуда выйти. Идите к нему, а нас не трогайте! Комсомол особо не хотел воевать с бардами. КГБ вообще только снимал информацию. От них КСП курировали несколько оперативников. Молодые ребята, сами любящие попеть и с удовольствием бравшие гитару, они не смущались тем, что их все быстро вычисляли. Как-то они попросились со мной на слет. Он был, кажется, последним в сезоне, поздней осенью, под жутким снегопадом. Мы поставили палатку, развели костер. Подходят ребята -- как бы поздороваться, отметить начало слета. Наливают, угощают, отходят, подходят другие... Позже я сообразил, что больно уж их много было, таких щедрых, но тогда по холодку так хорошо пилось... Упоили они нас всех. И вот в свете костра под падающим снегом сидит один из моих гэбэшников, лыка не вяжет, у него из левого рукава ватника торчит микрофон, и он пальцем правой руки все пытается запихнуть его поглубже в рукав. Вокруг народ стоит, смеется, кто-то уже фотографирует, а он, бедняга, все тычет и тычет... Первые года два моей работы никаких массовых разрешенных действий КСП не было вообще! Мы два года боролись за то, чтобы создать хоть один прецедент, дальше получать разрешения было бы легче. Чекисты как-то по-своему (я не знаю как -- это без меня происходило) объяснили горкому партии, что есть выход: можно провести слет не в лесу, а в городских залах, под контролем. Так разрешили первый Московский фестиваль. Но номенклатура все-таки очень боялась всего, чем не могла управлять. Доходило до анекдотов: проходит концерт, через день меня вызывают в горком, кладут текст в четыре строчки -- объясни, мол, что это такое, как ты мог допустить? Читаю: «Тот желтый цыпленок, что в небе гулял, все белые звезды, как зерна, склевал». Я говорю: «Ну и что?» «Нет, ты вдумайся, чьи звезды, чей желтый цыпленок?!» Я говорю: «Вы что, на Китай намекаете? А вы весь-то текст песни видели? Это солнышко взошло, ребята!» ...Однажды Резниченко даже не запретил -- уговорил кого-то не петь никитинскую версию шекспировского сонета: «Зову я смерть -- мне видеть невтерпеж Достоинство, что просит подаяния...» Над ним смеялись: Резниченко Шекспира запрещает! Он отбивался: да не запрещаю я Шекспира! Просто этот конкретный сонет и то, КАК человек его поет, -- вызвал бы совершенно однозначную реакцию сами знаете кого! Человек, запрещавший Шекспира и заставлявший мэтров писать тексты на коленках, с удовольствием вспоминает свою былую работу. Кто знает, вдруг без него многих бардов просто бы пересажали? Он -- не прошлое. Он -- настоящее. Нет никаких гарантий невозврата. А мы кокетливо морщимся, глядя в телевизор: «Стало слишком много свободы!» Кирилл СПЕШНИК На фотографиях:
Человек, запрещавший Шекспира и заставлявший мэтров писать тексты на коленках, с удовольствием вспоминает свою былую работу... кто знает -- вдруг без него многих бардов просто бы пересажали. В материале использованы фотографии: Фарита ГУБАЕВА, Архива «Огонька»
|
|
|
|
|
|
|---|